Звездный огонь - Серебряков Владимир

— Именно. — Заложив руку за спину, чтобы не демонстрировать пляску мудр, я покопался в библиотеке секретаря и нашел то, что нужно: пакет подсознательно действующих поз. Выбрал из менюшки одну: ничем не прикрытая угроза.

Новицкий отступил на шаг.

— Пройдемте в дом, — велел я. — Холодно. А разговор нам предстоит долгий.

Возражать инженер не стал. Он молча посторонился, чтобы затворить дверь за моей спиной. Упруго чмокнули герметики.

Я помолчал секунду, глубоко вдыхая. Пока влажность не омыла мои слизистые, я и не подозревал, как иссушил носоглотку наждачный воздух пустыни. В доме поддерживался более подходящий микроклимат. Пахло пластмассой, немного — дешевым освежителем и почему-то корицей. Этот запах преследует меня, мелькнуло в голове.

— Где у вас можно присесть? — осведомился я чуть смущенно.

— Проходите. — Новицкий ткнул пальцем вправо.

Я заметил, что хозяину дома приходится пригибаться в проемах, и сообразил, почему его общество действует на меня подавляюще. Он был выше меня почти на голову. А я привык, что снизу вверх приходится смотреть на собеседника, только когда служба заносит меня в центр Шайен или другое заведение подобного рода — в края с детства не голодавших акселератов. На заданиях — в странах Периферии, или в доменах, — уже мои сто восемьдесят вызывают почтительное уважение. Шуточки подсознания: когда вернусь, подумал я, надо будет все же обратиться к гипнургу и снять ненужную ассоциацию.

Да и плечи у Новицкого были пошире моих. Хотя по весу он меня вряд ли перетянет. Со степенью аугментации растет и плотность тела; я, например, не могу «лежать на воде» — если не барахтаться, сразу ухожу на дно.

На кухне — очевидно, единственном свободном помещении в тесном домике — запах корицы, испускаемый здоровой миской плюшек, был почти невыносим. Световая панель на потолке мрачно подмаргивала нездоровыми пятнами, отчего казалось, что здесь не только сумрачно, но и грязно. Я присел на экономично-тонконогую табуретку, подождал, пока хозяин дома не устроится напротив.

— Зачерствели, — пожаловался Новицкий, швыряя на стол передо мной плюшку. — С вечера стоят, а уже зубы сломать можно… — Вслед за плюшкой материализовались два стакана и бутыль соевого молока. — Угощайтесь.

Я прикинул вероятность того, что в выпечку подмешан крысиный яд, но она выходила совершенно ничтожной. Тем более что вторую плюшку инженер перекусил напополам самолично.

Разжевав ломкую и твердую, как алмаз, булочку, я воспользовался паузой, чтобы подгрузить из наращенной памяти несколько аналитических программ. Новицкий не заметил заминки… как не заметит и того, что мельчайшие его движения, колебания голоса расчленит, сравнивая с фурье-шаблонами, сложный алгоритм детектора лжи. Будь у него нейраугмент, инженеру не составило бы труда защититься — большинство наращенных не выгружает из оперативной памяти мимических блоков, пригодных не только для игры в покер. Да и большинство работников Службы так или иначе ставит себе защиту от любых мер психовоздействия или анализа. Поэтому я не мог воспользоваться теми же программами во время пребывания в Башне. Но, лишенный мозговых имплантатов, Новицкий был беззащитен перед моим рентгеновским взором. И это несколько уравнивало шансы — потому что здесь, на территории домена, я не мог движением бровей или щелчком пальцев задействовать подчиняющие алгоритмы. Здесь нечего было подчинять. Мы оба находились целиком в реальном мире; небольшой кусочек ирреальности, которым я еще мог повелевать, находился во мне самом, подобно запасу воздуха в баллонах. Я мог протянуть к «поверхности» — в разреженное киберпространство местного глоса — хрупкий линк, но через соломинку не надышишься.

И те же программы позволяли мне оценить собеседника, еще не начав разговора. Властность, будто неутоленная жажда, опустошала его. Из такого теста лепят мелких политиканов — как в метрополии, так и на колониальных мирах. Голубцы давят таких не раньше, чем те начнут представлять собою угрозу сложившемуся порядку. Некоторые понимают это и соглашаются играть по правилам. Другие… являют собою живой — верней сказать, мертвый — пример для первых. И я подозревал, что Новицкий относится ко второй категории. Слишком напряжены были его плечи, неожиданно белые в сравнении с задубелыми под солёным солнцем локтями и шеей. Слишком он тщился скрыть, как внимательно приглядывается к незваному гостю, пытаясь прочесть меня с той же легкостью, с какой я открывал для себя его побуждения и желания.