Женщина с берега - Сандему Маргит

Теперь у него была зацепка для дальнейших поисков. Об этом ему не терпелось сообщить своей добровольной помощнице.

Но Ванья ничего не говорила об этом на Липовой аллее! Конечно, она попросту забыла об этом. Ведь у Ваньи в голове было совсем другое. Теперь они узнали, что все ее помыслы были устремлены к этому демону.

Его мысли вернулись к даме из конторы. В самом деле, она была удивительным человеком. На вид такая строгая и недоступная, а на самом деле такая человечная.

Он был рад, что у него такой соратник. Полезно иметь такого человека, находясь в чужом городе.

Глупо и непростительно было с его стороны сразу не узнать ее имя. Нетта Микальсруд… Ему нужно посоветоваться с ней сегодня же вечером.

Но, разумеется, он не должен вмешиваться в ее частную жизнь.

В этот вечер у него так и не нашлось свободного времени. По окончании дневных дел ему предстояло ознакомиться с историей Петры. Он не придавал этому слишком большого значения, просто его интересовало все, что имело отношение к несчастной Петре. Он знал о ней так мало!

Но перво-наперво он посетил снискавший дурную славу приют.

Нетта Микальсруд сидела в своей конторе в глубокой задумчивости. К счастью, посетителей не было, так что она могла спокойно размышлять.

Перед ней лежал листок бумаги, в руке было перо. Щеки ее пылали, когда она, наконец, принялась писать:

«Уважаемый господин Брандстедт!

Выясняя происхождение Петры Ольсдаттер, я прошу содействия с Вашей стороны.

Дело, разумеется, строго конфиденциально. Поисками занимаюсь я сама. Мой клиент ничего не знает.

Меня интересует, что Петра Ольсдаттер говорила Вам о своем происхождении. Речь идет о получении наследства, и если окажется, что Петра принадлежит к одному состоятельному роду, ее дочь получит значительную сумму денег, о которой я здесь не хочу упоминать.

Прежде чем посетить Ваш дом или Вашу контору, я решила написать Вам. Мне не хотелось бы выглядеть бестактной.

Надеясь на скорый ответ, приношу Вам свое почтение

Антонетта Микальсруд».

Вот так! Здорово получилось.

Немного поколебавшись, Нетта написала письмо сходного содержания отцу второго ребенка, Эгилю Холмсену. Ей почему-то казалось, что тому будет легче высказаться в письменном виде, чем с глазу на глаз с Андре Бринком из рода Людей Льда.

Отправившись на почту, она позаботилась о том, чтобы оба ее письма были доставлены на следующий день.

«Могу же я доставить себе хоть какое-то удовольствие, — с улыбкой на губах подумала она. — И мой клиент будет доволен».

«Мой клиент» — прекрасное выражение. Она использовала его в обоих письмах.

Детский приют выглядел не слишком привлекательно. В пустых, голых помещениях звучали детские голоса, в приемном отделении Андре встретила властного вида дама в белом накрахмаленном переднике. Судя по всему, она не собиралась пускать его дальше.

Он стоял возле обшарпанных дверей, проводя указательным пальцем по царапинам на секретере, стоящем рядом. Царапины эти были сделаны детьми на протяжении многих лет — одинокими, лишенными родителей детьми, вынужденными подчиняться той жесткой дисциплине, которую так ценили взрослые.

И под суровым взглядом надзирательницы Андре сам почувствовал себя брошенным ребенком.

— Дочь Петры Ольсдаттер? Да, я знаю, о ком идет речь. Она была для меня опорой и утешением.

— Вы говорите, была? Девочка умерла? Надзирательница пристально посмотрела ему в глаза и сказала:

— Нет, не умерла! Она живет, чем Бог пошлет, несчастное создание.

Андре был просто шокирован ее словами.

— Но… она же совсем ребенок! Где она теперь?

— Мали вовсе не ребенок. Ей уже восемнадцать лет. Вы найдете ее на улице. Что же касается нас, то мы умываем руки, потому что мы сделали все, чтобы воспитать ее порядочной христианкой, но она не поддается никакому воспитанию.

На Андре свалилось слишком много новых сведений сразу.

— Подождите-ка, — сказал он. — Давайте разберем все по порядку. Вы сказали, что ей теперь восемнадцать лет? Но этого не может быть. Она…

— Петре Ольсдаттер было четырнадцать лет, когда она родила Мали.

Андре онемел. Четырнадцать лет? Бедная девочка!

И его наполнил, словно кипящая лава, гнев против отца первого ребенка Петры, Теодора Брандстедта, а также против Уле Кнудсена, выгнавшего из дома свою четырнадцатилетнюю дочь.