Паутина долга - Иванова Вероника Евгеньевна

Прикрываю за собой дверь. Тихий стук и движение воздуха, пустившее в пляс по лучам света пылинки, заставляют хозяина кабинета... нет, не встрепенуться. Тяжело и медленно повернуть голову в мою сторону. Кажется, я даже слышу скрип трущихся друг о друга шейных позвонков. А как только ловлю взгляд круглых светлых глаз, раздаётся сдавленное:

— Вы?..

Изумление. Ужас. Отчаяние. Уныние. В считанные мгновения все эти чувства посещают лицо Майса. И уходят, оставляя хозяйкой скорбь.

Удивление понятно: меня не ожидали видеть живым после всего случившегося. Но лично я бы постарался сразу выяснить, почему тот, кому был подписан смертный приговор, до сих пор топчет ногами землю, и уж ни в коем бы случае не впадал в оцепенение.

— Да. Решил зайти, узнать, как у вас идут дела.

— Дела... — голос сух, как истлевшие осенние листья. — Идут.

Глубокомысленно, но не конкретно.

— За вами был должок. Помните?

Ответный взгляд не позволял усомниться в крепости памяти находящегося передо мной человека. Но и только: ни отказа, ни согласия платить по счетам в светлых глазах не наблюдалось.

— Так вот, я пришёл, чтобы...

— Ришиан больше не служит мне.

Слова падают на дно моего сознания тяжёлыми маслянистыми каплями. «Не служит»? Значит ли это... Невозможно! Только не... Очнувшись, скорп мог исхитриться и убить гаккара, раз уж знаком с его повадками. Но если Риш умерла, то и её сестра находится при смерти. Безвинная и беспомощная... Если Кэр в самом деле забрал жизнь сестёр, у меня будет к нему разговор. Долгий и неприятный. И как только я узнаю все подробности...

— Просите её сами. Или приказывайте, как знаете. Я больше не могу это делать. И не буду.

Стойте! Она жива? Но к чему тогда трагедия?

— Простите, heve, я не совсем понял ваши слова.

— Я освободил от службы Ришиан и её сестру. Разорвал договорённость. Отпустил восвояси.

Странный поступок для человека, считающего каждый сим выгоды. Очень странный. Значит, произошло нечто значительное, смявшее и исковеркавшее прежние представления Майса о жизни и своём месте в ней. Но это личное дело хозяина игрового дома, а мне нужно совсем другое.

— Скажите, где я могу их найти?

— Зачем? — Светлые глаза смотрят в пустоту, на танцующие пылинки.

— Я должен кое-что выяснить и, возможно, сделать.

— Нет.

Отказ звучит так тихо и бесстрастно, что я не сразу понимаю смысл произнесённого короткого словечка:

— Простите?

Черты постаревшего лица напряглись, возвращая себе утраченную твёрдость:

— Оставьте в покое хоть их!

— В покое? О чём вы говорите?

— Вы уничтожили меня и будущее моей семьи, так пощадите тех, на ком нет вины!

Уничтожил? Что за бред?

— Heve, ваши слова звучат, как...

— Убирайтесь прочь!

Жест Майса, приглашающий меня двигаться в сторону двери, подходил бы под определение «указующий перст», если бы не одно неожиданное обстоятельство. Правая рука хозяина «Перевала» больше не располагала перстами, да и вообще ладонью: из рукава мантии торчал обрубок, обмотанный полосками ткани, пропитавшимися кровью и мазями, призванными остановить течение красной жидкости.

— Что с вами случилось?

— У вас плохо со слухом? Прочь!

— Ваша рука... Что с ней?

Он вздрогнул, дёрнулся, словно хотел снова спрятать обрубок в рукаве, но передумал и положил руку на стол.

— Вы ещё спрашиваете? Какая низость...

Так. Начинаются оскорбления? Прекрасно! По крайней мере, мне удалось вернуть омертвевшую душу к жизни, хотя на короткое время. А потом, как знать? Возможно, она не захочет умирать во второй раз.

— Именно спрашиваю. По вашему тону выходит, что в случившемся виноват я, и мне хотелось бы...

— Да, виноваты! Вы и только вы! Не будь вас, не было бы искушения, перед которым я не устоял!

О, вот в чём дело! Значит, я — демон-искуситель? Лестно, аглис подери. Только неправильно. Никого я не искушал, напротив, старался отговорить, как мог. Наверное, плохо старался.

— Вы не добились покровительства?

Он хохотнул, напомнив мне человека, находящегося в шаге от безумия. То бишь, меня самого лет эдак четырнадцать назад.

— Покровительства?! Я должен быть счастлив, что остался жив! Хотя, лучше бы я умер.

— Кисть отрезали «пастухи»? Те трое?

Светлые глаза затуманило воспоминанием о боли, но, как правило, некоторое время после пережитых страданий каждому из нас хочется излить негодование и злобу в окружающий мир. Майс не стал исключением, приступив к печальному рассказу: