Книга демона - Кликин Михаил

Он хотел научиться великому мастерству.

Чтобы получить свободу.

Чтобы исправить случившееся.

Чтобы остановить Драна.

Чернила, перо и бумага – они были его единственным оружием. Могучим оружием, рядом с которым посох, бьющий молниями, казался детской игрушкой. Нужно было только научиться им пользоваться.

И Тильт торопился учиться. Он многого достиг и все равно почти на каждой странице Книги находил что-то для себя новое. А то, что недавно казалось ему понятным, вдруг оборачивалось иной, незнакомой стороной. Так однажды Тильт осознал, что те места, которые он хотел исправить и улучшить, на самом деле в правке не нуждались. Как же он был глуп, полагая себя умнее безымянного мастера!

Книга увлекала его, дразнила, затягивала, мучила. Он восхищался ею, благоговел перед ней и пугался ее. Он страстно желал оказаться в месте, где собирались исписанные им страницы. Он хотел увидеть их все, прикоснуться к ним, полистать, почитать бегло, выборочно. Его снедало любопытство, насколько велики написанные им тома, сколько их, в какие обложки они одеты, какой у них переплет.

И не менее любопытно ему было, что же откроется ему на других, еще не написанных страницах.

Он уже не мог остановиться, он работал, как безумный. Если бы случилось чудо и какой-нибудь великий маг открыл Тильту путь к бегству, то увлеченный писец, наверное, попросил бы у волшебника отсрочки.

Отрезвление пришло внезапно, в день, когда Тильт в обычной спешке порезал ножом палец. Он подошел к самому яркому светильнику, чтобы получше разглядеть рану, поднес руку к лицу – и испугался.

Это была чужая рука.

Бледная, узкая, с обгрызенными грязными ногтями, с едва заметным рыжим пушком на фалангах пальцев. Заметно распухшее запястье. Тонкая синеватая кожа, покрытая разводами грязи.

Тильт попробовал вспомнить, когда он последний раз мылся.

Или хотя бы умывался.

Он брызгал водой в лицо, чтобы согнать сонливость, тер слипающиеся глаза, щипал себя за уши. Мытьем это назвать нельзя.

Тильт вспомнил ванну, в которой так любил нежиться Далька.

Как же давно это было!

Насколько давно?…

Он подошел к полке с посудой, снял с нее большую оловянную тарелку, сдул пыль. Довольно долго шлифовал плоскую посудину – сперва засаленным рукавом, потом скомканной бумагой. Глянул в зеркальную поверхность. Медленно повернул голову.

В тарелке отражалось незнакомое лицо. Худое, со впалыми щеками, с ввалившимися глазами – бледное, страшное. Грязные, спутанные патлы до самых плеч.

Тильт провел рукой по скулам, по подбородку.

Он и не заметил, когда у него появились усы. И растительность на подбородке. Сколько же прошло дней?

Отбросив тарелку, он шагнул к исчерканной углем стене. Каждый раз, когда приносили еду, он оставлял здесь метку.

Каждый раз?

Нет!

Тильт тряхнул головой. Последнее время он и это забывал делать.

Так сколько же?…

Он начал счет сверху. Дошел до ста двадцати – и сбился. Вытащил из печки головешку, стал ею зачеркивать посчитанные дни. Каждую сотню отмечал кружком на стене.

Триста.

Четыреста.

Пятьсот!

Шестьсот!

Полтора года с лишним! Шестьсот двадцать три дня!

А если прикинуть, сколько дней остались неотмеченными, то и выходит – без малого два года!

Тильт опустился на пол. Выпустил головешку.

И долго сидел, скрестив ноги, перебирая растерянные мысли, дергая себя за редкие отроческие усики.

А потом заснул, привалившись боком к исчерканной углем стене.

ГАЙ. ОХОТНИЧИЙ ДОМИК И РАЗБОЙНИЧИЙ ДОЗОР

Охотничий домик только назывался таковым. На самом деле это была маленькая бревенчатая крепость, спрятанная в глухом лесу и окруженная частоколом. Имелись тут и небольшая конюшня, и псарня, и летняя кухня, и погреб, и несколько сараев, но все это пребывало в запустении, местами переходящем в разруху.

Как пояснил Грифф, лесное хозяйство построили здесь по велению прежнего бургомистра. Он был известным любителем охоты и проводил в диких угодьях куда больше времени, чем в зале заседаний и личном кабинете.

Новый бургомистр не разделял страсти предшественника. Какое-то время он, заведенного порядка ради, содержал доставшиеся в наследство охотничьи дома и даже пробовал бить зверье и птицу, честно пытаясь понять, в чем удовольствие сего занятия, – но так и не понял. Не втянулся. Сократив число лесничих, разогнав егерей, раздарив гончих и норных псов, бургомистр Снейр и думать забыл об охоте.