Паутина долга - Иванова Вероника Евгеньевна

Поворачиваюсь к принцессе спиной. Шагаю вперёд.

— Куда собрался? Я ещё не закончила!

— Мне не о чем разговаривать с распалившейся по пустяку глупой девчонкой.

— Глупой девчонкой?!

Шурх. Шурх. Ш-ш-ш-ш-ш... Кристаллики снега, не примятые ногами прохожих, покатились по утоптанной грязно-серой мостовой. Ветер? Ему неоткуда взяться на этой улице, потому что она проходит с северо-востока на юг, а ветра в Нэйвос приходят преимущественно с северо-запада.

Печать закипела в груди жидким железом — тяжёлая, чужая, ненавистная и... такая полезная. В отдельных случаях. Например, при встрече с Заклинателем. Но кто бы мог подумать?!

— В длани твои, на волю твою... — шепчу скороговоркой, больше для самого себя, нежели для печати, потому что она раньше меня догадалась о происходящем и приняла бразды правления моим телом. Но не произнести эти несколько скомканных слов кажется кощунственным. Хотя бы потому, что правила должны оставаться правилами. Всегда.

Первая волна приходит спустя вдох после вступления печати в права. Метит в спину, но натыкается на непреодолимое препятствие и разочарованно откатывается назад, к своей родительнице. К её императорскому высочеству, принцессе Мииссар.

Пальцы сгибаются птичьими когтями, готовые поймать любую, самую юркую прядь Потока, рождённого не природой и не капризом богов, а человеком. Его собственной волей. Повернуться? Остаться стоять спиной к противнику? Не мне решать: печать уверенно и резко заставляет крутнуться на каблуках и оказаться лицом к лицу с Сари, которая...

Да, что я могу сейчас делать самостоятельно, так это смотреть. Во все глаза. И жалеть, что девчонка не может наблюдать себя со стороны, потому что зрелище восхитительное. Волшебное. Почти божественное.

Фонарей на Каретной улице не зажжено, но света луны, перешагнувшей через середину цикла, вполне достаточно, чтобы был виден тонкий силуэт, окружённый взбесившимся воздухом. Марево сгущающихся и от того постепенно теряющих прозрачность лент плетёт вокруг принцессы щит, способный стать вполне осязаемым и совершенно непробиваемым. Для любого оружия. Но мне не важно, сколько слоёв воздуха, сменившего хаос на упорядоченность, окажется на моём пути: я жду атаки, и только её. Точнее, жду не я, а печать.

И атака не медлит: одна из лент, приобретая на лету молочно-белое мерцание и остроту бритвы, срывается с кромки «щита», направляясь ко мне — врагу, замершему в десятке шагов от девчонки. Врагу, в распоряжении которого нет ни щитов, ни клинков. Врагу, который сам по себе сейчас вообще не человек, а всего лишь... Контур. Всего лишь русло, по которому может течь любой поток, и слабый, и сильный. Я не способен победить мощь Заклинателя. Я могу только отразить её. Отправить обратно. Но для этого...

Большой и указательный пальцы правой руки кольцом смыкаются на «древке», цепко захватывая и заставляя гибкое воздушное «копьё» изменить направление полёта, скользнуть «остриём» по подставленной ладони. Большой и средний пальцы левой руки перехватывают, разворачивают, бросают обратно, но не наобум, не наугад, а точно в то же место, откуда начиналась атака. Лента воздуха, усилиями печати ещё более упорядоченная и уверенная, врывается в стык между своими единокровными сёстрами, проникая за оборонительные порядки и готовя удар с тыла. Принцесса не замечает угрозы, атакуя ещё раз, бездумно и яростно, но мои пальцы капканами смыкаются вокруг струй воздуха ещё быстрее, потому что печать уже уяснила возможности противника и выбрала изо всех доступных способов самый простой и безопасный. Для всех нас.

Второй прорыв в тылы врага оказался ощутимее: Сари вздрогнула, покачнулась, и на бледном личике появилось сомнение в успехе, а это верный признак победы. Моей. Потому что, ведя сражение, ни в коем случае нельзя сомневаться в своих силах — проиграешь. Третьей атаки не последовало вовсе: девчонка сдавленно вскрикнула, пойманная в ловушку «щита», сотканного внутри её собственного из воздуха, предавшего свою госпожу.

— Пусти!

Печать успокаивается, значит, дело сделано, и мне больше ничего не угрожает. Какое-то время.

— Пусти, слышишь?!

Это мне говорят? О, простите: кричат. Вот только крик получается больше похожим на хрип. Разумеется, если грудная клетка сдавлена воздушным панцирем, громкие звуки издавать несколько затруднительно.

— Пусти!

Одёргиваю куртку, скособочившуюся от несвойственных для меня в обычной жизни телодвижений. Мышцы и связки пока ещё не болят, а вот суставы начинает ломить, как у старика в осеннюю непогоду. Хорошо ещё, схватка продлилась менее минуты: вот когда Сэйдисс посвящала меня в очередную особенность использования печати (просто так, чтобы имел в виду), покрутиться пришлось изрядно, и ювека постельного режима оказалась самым меньшим из зол.