Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна

Оллис хотела стать целой. Так сказал охотник. А может быть, цельной? Не представляю, каково это, быть одновременно и мужчиной и женщиной. Или представляю? Наверное, это чем-то похоже на желания, борющиеся друг с другом, вроде тех, что посетили меня. Но когда они рано или поздно сталкиваются, не остается ничего, кроме осколков, и не дать затеряться на образовавшейся пустоши способен только… Долг.

Если бы меня не вело что-то, мне самому не подчиняющееся, все могло бы сложиться иначе. Я уступил бы чарам красавицы.

И был бы счастлив.

До смерти.

Ну или, по крайней мере, до сумерек, подобравшихся к моему сознанию и телу совершенно незаметно. Неужели все это время я был на ногах? Похоже. Гудят и ноют. Зато привели меня туда, куда и следовало, пусть и не на первом же большом круге.

Трапезный зал гостевого дома был уже наполовину заполнен ожидающими ужина, но лица купцов заметно изменились по сравнению с прошлым вечером. Я подумал было, что зашел не туда, проходя к лестнице. Только Натти по-прежнему лежал на кровати, закрыв глаза. Правда, не спал, потому что спросил сразу, лишь я перешагнул порог:

– Как день прошел?

Я перебрал в памяти все события, так или иначе коснувшиеся меня, и честно сказал:

– Мимо.

Рыжий улыбнулся:

– Так бывает.

– Угу.

– Но оно и к лучшему, а?

Может быть, ты и прав. Вот только обидно, что все мои попытки действовать по собственной воле снова провалились, оставив в голове какую-то недоваренную кашу из обрывков мыслей.

– Ужинать будешь?

– Что-то не хочется.

Натти приоткрыл один глаз и, судя по тому, что ржавчина приобрела прежнюю яркость, можно было заключить: мой помощник чувствует себя вполне здоровым.

– Это еще почему?

– Да так. Нахлебался сегодня. На год вперед.

Рыжий хохотнул, садясь на постели:

– Ой, не зарекайся!

А чего я еще не видел? Демоны были. Прибоженные были. Теперь осталось только Дарохранителя живьем встретить. Правда, вряд ли он сможет меня чем-то удивить. Он-то всего лишь человек, пусть и вознесенный над всеми.

– Позволите войти? – робко осведомились из-за беспечно незакрытой мною двери.

Я обернулся, чтобы увидеть давешнего просителя об избавлении от похоти. Вот уж кого не ожидал снова приветствовать, так этого жадину.

– Зачем явились?

Он протиснулся между створкой и косяком, стараясь не касаться струганного дерева, бочком подобрался к столу и положил на самый краешек какой-то сверток.

– Что это?

– Как и договаривались. Все исполнено в точности.

Больше ничего спросить не удалось, потому что мужчина, боязливо оглядываясь, убрался обратно в коридор и засеменил вниз по лестнице. Я развернул холстину обертки и удивленно расширил глаза. Неужели здесь все цены на ближайшие торги? Быть того не может! Если только он не решил отомстить мне, подсунув неверные сведения. Проверить-то никак не получится. Сразу в печке сжечь, что ли?

Следующие шаги сопровождались шелестом пышных юбок. Сестра градодержателя не стала таиться, а распахнула дверь на всю ширину и вошла в комнату с видом полководца, сдающего свою армию неприятелю. На стол лег еще один сверток, намного более громоздкий, нежели предыдущий. Торжественно прозвучало:

– Ваша награда. – Не дав мне проронить ни слова, женщина повернулась и столь же гордо удалилась прочь.

Разворачивать новое подношение я уже не торопился. И потому, что знал, какие сведения в нем должны содержаться, и потому, что отчаянно не понимал происходящего.

– Они что, с ума все посходили?

– Почему ты так думаешь? – спросил рыжий.

– Она вполне могла бы не приходить. Меня собираются выдворить из города, так что какие могут оставаться между нами обязательства? Нужно было всего лишь подождать до утра и продолжать жить безмятежно.

Натти лукаво сощурился:

– Совесть ты в расчет не принимаешь?

– А что это такое?

Он расхохотался, хлопая ладонью по одеялу.

– Над чем смеетесь? Я тоже хочу, – заявила Марис, закрывая наконец-таки за собой многострадальную дверь. – И да, пока не забыла…

Она-он протянула мне сложенный пополам листок плотной бумаги:

– Это все, что я смогла устроить.

В середине затейливо выведенной узорной рамки красовались слова: «Податель сего отныне и вовеки наделяется правами жителя вольного города Грента, и права сии принимаются ко вниманию в любом пределе Логаренского Дарствия». Печать города и личная печать градодержателя, разумеется, присутствовали здесь же.