Черный Янгар - Демина Карина

— До чего же холодны ваши пальцы, матушка, — сказал он с удивлением.

А она обняла его крепко, так, что дыхание остановилось.

Следом за нею из сумрака вышел отец. Он был по-прежнему высок, широкоплеч и смотрел все так же, с укором, будто бы Вилхо был сам виноват в том, что больным уродился.

— Я старался быть хорошим кёнигом, — Вилхо понурился, как некогда в детстве, когда случалось огорчать воспитателей. Те жаловались отцу, а он, восседая не на троне, но на табурете, отчитывал сына.

Сейчас же отец лишь покачал головой и сгреб Вилхо в охапку. И он, вновь маленький, слабый, с преогромным облегчением спрятался на отцовской груди, вдохнул знакомый запах дыма, что исходил от бороды, вцепился в массивную золотую цепь и рассмеялся от счастья.

Сердце кёнига остановилось.

Вилхо Кольцедаритель умер в полдень, когда весеннее солнце вовсю расщедрилось, словно пыталось отогреть заледеневший город. А может и не город, но людей, что собрались на площади. Они свистели и топали, криками подбадривали смуглого бойца, который вновь одержал победу.

Сейчас люди любили его…

Смерть кёнига была куда как тихой, незаметной. Он просто обмяк на подушках, и голова бессильно упала на плечо. Вилхо выглядел спящим, и рабы отступили, не желая тревожить кёнига. А кейне была чересчур увлечена тем, что происходило внизу.

Ее будоражил запах крови. И вид ее. И такая близкая чужая смерть, которую хотелось выпить.

И лишь когда распорядитель объявил перерыв, она повернулась к мужу.

Спит?

Рот раскрыт, по подбородку слюна течет… текла… и руки холодны. А глаза неподвижны.

Пиркко ощутила не облегчение, хотя и избавилась от того, кого презирала всей душой, но раздражение — эта смерть была несвоевременной. Еще бы день-другой продержался…

…до той поры, пока Талли не вернется в Олений город с новостями.

Будут ли они хорошими?

Пиркко поправила съехавшую на ухо шапку и закрыла мужу глаза.

Будут.

Пусть Янгхаар Каапо и зол на нее из-за пыточной, но… разве могла она тогда поступить иначе?

Кейне поднялась.

Согласится.

Не устоит перед искушением.

Ни один мужчина в здравом уме не откажется от трона и власти. И от нее, Пиркко-птички.

А если и откажется, то… сейчас Пиркко много сильней, нежели в предыдущую их встречу. Янгар удивится… конечно, если успеет.

Тень улыбки коснулась ее губ, чтобы тотчас погаснуть. Пришла пора примерить маску скорби. И взмахом руки подозвав Советника, Пиркко произнесла:

— Случилось ужасное, — слезы сорвались с ресниц кейне, и взгляд ее сделался по-детски растерянным. — Мой супруг…

…о внезапной смерти кёнига возвестили трубы.

И кейне, выйдя на балкон, распустила косы.

— Мой муж ушел, — сказала она, и голос был громок. — И несказанное горе разъедает мое сердце.

Она была прекрасна и в скудном вдовьем наряде.

— Душа моя стремиться следом за ним…

Жрецы поднесли чашу с синим пламенем, в котором многим пригрезилось лицо Пехто, меднорукого хозяина подземного мира. Подали и нож.

— Я готова уйти…

Кейне дрожащей рукой подняла клинок, приставила к груди. И вздох совокупный пробежал по толпе. Неужели исполнит она старый обычай? И вправду ступит на теневую тропу?

Но нет, повернулся клинок, а белая ткань окрасилась алым.

— Уйти, — задумчиво повторила кейне, — и обрести долгожданный покой… однако советники твердят, что долг мой в ином. Кому же верить? Себе или им?

Она обнажила левую руку и, прижав узкий клинок к коже, провела, вычертила алую полосу. Побежали кровяные дорожки по запястью, собрались в ладони.

— Вот моя кровь, — кейне протянула руку к чаше. — Пусть решит тот, в чьей власти души.

Капля за каплей падали в синее пламя. И оно, шипевшее рассерженной змеей, вдруг распласталось на дне чаши, чтобы погаснуть.

Выдохнула толпа.

А в следующий миг на черных волосах кейне короной вспыхнул огонь, рыжий, яркий. Он горело, но не обжигал. Саму же фигурку кейне, такую тонкую, хрупкую, окутал свет, словно солнце бросило на плечи ее драгоценный плащ.

— Боги дают знак! — крикнули из толпы. И крик этот взбудоражил людей.

Заголосили. А жрецы, окружавшие кейне, подхватили ее, лишившуюся чувств.

— Пехто не желает этой жертвы, — возвестили босоногий старик в белой рубахе, веревкой подпоясанной. — Еще не время…

…и слова эти повторяли в городе, передавая из уст в уста.