Путница - Громыко Ольга

Но тут, к счастью, Жару принесли его заказ, и вор оставил извращенный саврянский вкус в покое – набивать собственный живот было куда интереснее.

Местная еда оказалась вполне съедобной, отличаясь, по большому счету, только привкусом незнакомых приправ. Или Альк специально заказал для Рыски что-то похожее на ринтарскую кухню.

– Это ты мне никак бобровые головы простить не можешь? – Девушка подняла за кончик длинный хвост, то ли свиной, то ли говяжий.

– Положи, это нам к пиву! – Альк отодвинул от нее тарелку. – Твои оладьи сейчас принесут.

– А головы-то чем хуже были?

– Так то ж головы, а это хвосты!

Рыска отчаялась понять саврянские обычаи.

Рассиживаться в кормильне приятели не стали: выдув по две кружки пива и приговорив закуску, потребовали расчет. Ринтарским деньгам хозяин не удивился – приграничье, они тут чуть ли не наравне с местными ходят, – но посчитал как семь к шести.

– Обождите чуток, господин, скажу девчонке, чтоб ваших коров привела, – попросил он Алька.

– Сами заберем. – Саврянин встал, жестом поманив спутников за собой.

– А чего отказался? – спросил Жар уже на улице. Идти пешком с набитым животом было лень.

– Деньги поменяем. В коровниках самый выгодный курс дают.

– Денег-то тех… – с намеком вздохнул Жар. На одежду для бала ушла большая часть их сбережений, и если платье еще можно было продать, то разодранный о кусты камзол годился только для дороги. Хоть Рыска его на привале и заштопала.

– Это уже твои проблемы.

– Почему?

– А чей гонец?

– А чья Исечка?

– Хватит, а? – взмолилась Рыска. – Все общее, не ругайтесь!

Поев и отдохнув, девушка немного успокоилась, хотя все равно продолжала держаться поближе к Альку – к тихой ревности Жара.

– Мы не ругаемся, – возразил вор и мстительно добавил: – Просто уточняем кой-какие детали. Чтоб потом вопросов не было.

– Угу, – согласился саврянин, – сейчас я кой-кому эти кой-какие детали оторву, и вопросов больше точно не будет.

– Альк!!

Впрочем, в Рыскином миротворчестве нужды уже не было: приятели дошли до коровника. Пока Альк менял одного чеканного тсаря на другого, Жар с Рыской вывели коров. Точнее, девушка просто взяла под уздцы и повела, а вор задержался, поправляя упряжь и поклажу. Как саврянин и предсказывал, вид у гитары был грустный. Утром Жар поставил ее слишком близко к костру, потом вез под солнцем, и гриф заметно скрючился, а тонкие дощечки корпуса выгнулись, словно засохшие кленовые листья, расклеившись в нескольких местах. В одну щель даже палец пролазил. Вор уже собирался бросить «подружку» в углу стойла, но проходящий мимо двери помощник коровнюха увидел ринтарского мольца с гитарой и насмешливо сказал:

– Тше стурменч зо Ринтарь, тше Хольца служерь. – И с удовольствием ввернул любимое словечко тещи-ринтарки: – Рух-х-хляд!

– Это не рухлядь! – Обидевшийся на издевку Жар очень достоверно изобразил праведное возмущение. – Это реликвия! Любимая гитара самого святого Трачнила, с которой он переправлялся через реку!

– Святыщич же на бревенитше плыл, – не понял мужик.

– Но должен же он был чем-то грести!

Помощник озадаченно захлопал глазами. Действительно, про весла в легенде не говорилось, а голыми руками здоровенное сосновое бревно поди разгони!

– Святой Трачнил исцелил больное дитя, а испорченную гитару оставил его родителям на память об этом чуде, – продолжал вдохновенно сочинять Жар, так нежно прижимая к себе гитару, словно она была его первенцем. – С тех пор она хранится в нашей молельне, оберегая веску от мора, неурожая и прочих напастей. Но я все-таки решил отправиться в паломничество на могилу святого, даба реликвия напиталась еще большей святостью.

– А не ложешчь? – недоверчиво спросил саврянин, глядя на гитару с совсем иным выражением, чем прежде.

– Зачем мне врать-то? Мы ж не на рынке, чтоб я тебе ее втюхать пытался. – Жар бережно погладил гитару по грифу.

– А тше бы она на торгель застоила? – заинтересовался помощник.

– Что ты! – возмутился «молец». – Даже назначать за нее цену – кощунство!

– Иш двочен золотох?

– Вот что, уважаемый, давай-ка оставим этот разговор, – твердо сказал Жар, бережно пеленая «реликвию» в свой старый камзол и приторачивая к седлу. – Она не продается, не меняется и не одалживается. После паломничества я верну ее в родную молельню, где она и будет храниться до скончания веков. Ох, что-то мне живот от вашей стряпни прихватило… Покарауль-ка чуток коровку, сбегаю до ветру!