Черный Янгар - Демина Карина

Женщину?

Хазмат приводил женщин, в конце концов, он даже позволял Янгу делать выбор. Блондинки. Брюнетки. Рыжие. Смуглокожие дочери пустыни. Или нахибки, бледные, с тусклыми рыбьими глазами.

Тонкие, что спицы, безгрудые саккийки.

И ленивые шаари, у которых красота напрямую с толщиной связана.

Иногда приводили не шлюх, но рабынь, от которых Хазмат желал получить крепкое потомство. Эти боялись и были покорны, что тоже злило.

Да, женщин было много.

И позже, в пути. Бродяги. И лицедейки, которые не брезговали продавать себя, когда заработать лицедейством не удавалось. Торговки… и первая законная добыча.

…женщина терпела его молча, отвернувшись и смежив веки.

А он напился, пожалуй, впервые в жизни, с полкувишна кислого вина. Да и то верно, Хазмат не позволял рабам то, что считал вредным.

Да, у Янгара было много женщин.

И по ту сторону моря, и по эту.

В последние годы они все чаще сами искали его. Останавливали взглядами, тайными жестами, появлялись в жизни, привлеченные не то силой, не то богатством, не то историей, которую он о себе придумал. Были и бесстыдные, и притворно-скромные, терявшие скромность за позолоченной дверью его спальни. Знатные. И простолюдинки.

Вчерашние рабыни.

Сдержанные. Холодные. Страстные.

Всякие.

И больше не было нужды заглядывать в глаза, чтобы поймать отблеск равнодушия, — их руки были холодны. Ни одна не прикасалась к Янгару так, как эта девочка. С нежностью? И с опаской, словно не веря, что действительно может коснуться. С осторожным интересом. Ласково, так, что он скорее угадывал, чем чувствовал ее прикосновения.

— Столько шрамов… — его Налле накрыла ладошкой те самые, что остались от медвежьих когтей. Удар, пусть бы и пришелся вскользь, оставил глубокие раны, и ребра сломаны были, а срослись неровно. И тонкие пальчики жены изучали смятый бок.

Она не отворачивалась и не кривила брезгливо губы, когда думала, что Янгар не видит ее.

— Тебя они пугают?

— Нет.

У Налле глаза вовсе не синие, темно-зеленые с золотой искрой, точь-в-точь, как ее камень. И волосы рыжие, не то медь, не то живое пламя. Не разглядеть.

Янгар пытается.

И наклоняется ниже, касается губами губ. Он знает, как быть с другими. А с нею?

— Что тебе подарить, Медвежонок?

— Зачем?

— Просто так…

…его дом полон чудесных вещей, но понравится ли он жене?

Она думает недолго, но лицо становится таким серьезным, словно этот подарок будет единственным на всю ее жизнь.

А Янгар ждет, гадая…

— Сапожки, — наконец, произносит Налле.

— Сапожки?

Он ждал другого, но… чего именно?

— Красные, — уточняет она. — И мягкие… это… не сложно?

Ничуть.

У нее будут самые лучшие сапожки, которые только можно добыть на Севере. И обещание это Янгар произносит на ухо. А касаясь губами шеи, повторяет вновь:

— Не бойся, больше не будет боли.

— Хорошо, — она устраивается на его плече. — Я не люблю, когда больно.

И ее ладонь выделяется на его коже светлым пятном. Оно скользит от шрама к шраму, и те, задубевшие, загрубевшие, ощущают это прикосновение.

— Я что-то делаю не так? — она смотрит снизу вверх. И во взгляде нет и тени страха.

Рыжие пряди переплелись с черными.

— Все так.

— Ты дышишь… странно.

Янгар знает. С ним вообще происходит что-то, чему он не имеет названия. И впервые ему стало больно от чужой боли, той, что вспыхнула в зеленых глазах. А мимолетный страх — вдруг эта, пережитая ею боль, отвратит? — вовсе непривычен.

Хазмат хорошо умел бороться со страхами.

— Дышу, — на ее виске билась синяя кровяная жилка. — Потому что ты рядом.

Пиркко-птичка… кто бы мог знать, какое сокровище скрывает Ерхо Ину.

И не жаль за него отданных камней. И сам Тридуба уже не выглядит врагом, скорее уж тем, кого стоит пожалеть: упорхнула Пиркко-птичка из Лисьего лога.

Села на ладонь к Янгару.

Как не спугнуть?

В подземельях нет ни дня, ни ночи. И факелы горят ровно. Но Янгар чувствовал, как стремительно уходит время. Скоро рассвет. Янгар научился определять его приближение еще в той, прошлой жизни. И сейчас отчего-то испытывал сожаление. С первыми лучами солнца откроются двери храма.

И по ту их сторону Янгара встретит новая родня.

Без радости, но по обычаю, расстелет Ерхо Ину дорожку из тростника. И коня подведет, черного, под алою попоной. А Кейсо приведет кобылицу серебристой масти.