Книга демона - Кликин Михаил

– Я тебя потормошил было, да вижу, толку никакого, бросил. Вот ты и очнулся сам по себе. Я уж и не надеялся.

– Этот, который без губ, без носа, страшный… Сказал, что я умру… Если он до ночи…

– Этот страшный что-то с тобой делал, – поделился Далька. – Черепом над тобой водил, бормотал.

– Забрал, стало быть, – выдохнул Тильт.

– Что забрал? – не понял Далька.

– Смерть забрал. А то бы я… Как эти… Старый Халл… И тот, худой…

– Свутом его звали. Он был конюший. Не писец. Они замолчали, с содроганием вспоминая жуткие

смерти, случившиеся у них под боком.

– Зовут-то тебя как? – не выдержал тишины Далька. – Ты вроде говорил, да я не запомнил.

– Тильт.

– Да, точно… Не знаешь, куда нас везут?

– Вроде бы в Оккетар.

– Ну?!

Они еще помолчали, думая об одном, вспоминая разное.

– Тебя-то как похитили? – спросил Далька.

– Пришли вечером, сказали, что есть какая-то работа, велели собраться. А на пороге – дали по голове, я и не заметил, как.

– Понятно… А меня подстерегли, когда я в лавку шел. Навалились втроем, затащили на какой-то двор, связали, рот заткнули… Везли потом долго…

– Ты сбежать не пробовал?

– Куда там – сбежать! Пошевелиться-то нельзя было…

Постепенно они разговорились. Оказалось, что их судьбы во многом схожи, а жизненные проблемы одинаковы. Конечно, было и то, что отличало их, но сейчас это казалось неважным. Тильт больше не осуждал Дальку за вороватость натуры и не видел ничего плохого в сочинительстве скверных стихов, коими новый знакомый уже несколько раз успел похвалиться. Не обращал он внимания и на некоторую заносчивость товарища – это казалось естественным, ведь Далька был старше на пару годов, а значит, и опыта у него было больше: жизненного опыта и опыта писарского.

Они не выговорились и к утру.

Рассвет заглянул к ним через недосягаемо высокое палубное оконце, забранное кованой решеткой, высветил убогую тесную тюрьму: неровные стены, обитые потертым и отсыревшим войлоком, приколоченный к полу ящик, который, должно быть, находился здесь в качестве стола, два соломенных тюфяка, поганое ведро, прикрепленное к стене особым хомутом.

Наверху кто-то надрывно завывал – то ли пел, то ли молился. Гремели подбитые железом сапоги тралланов, скрипел такелаж, хлопали паруса, ловя новый, изменившийся с рассветом ветер.

А пленники все говорили и говорили, не подозревая, что каждое их слово слышит разбойник Ферб, лежащий на узком топчане возле запертой на засов двери.

Четыре дня просидели в трюме Тильт и Далька.

Первый день только и делали, что разговаривали.

Второй день придумывали себе развлечения: вспоминали детские игры, боролись на пальцах, учились жонглировать, пытались выдрессировать пойманного таракана, рисовали водой на грязном полу орнаменты, выдумывали разные начертания букв.

Третий день весь проиграли в «угадай слово», да, фыркая от сдерживаемого смеха, спели три раза подряд «Балладу о гусаке».

А день четвертый провели лежа на тюфяках, страдая от тошноты и головокружения, давясь пустой отрыжкой и с замиранием сердца слушая, как бьют в стонущий корабль тяжелые водяные валы.

Еду приносили дважды в день. Утром это были каравай хлеба, два куска солонины, миска квашеной капусты и бутыль воды. Вечером – странного вкуса похлебка, то ли рыбная, то ли из водорослей, соленый огурец, ломоть сыра и кружка отвратительного вонючего пойла, которое разбойник Ферб отчего-то называл пивом. Впрочем, оно помогало пленникам забыться и уснуть хотя бы на несколько часов, хотя выпить его и удержать в себе было делом сложным.

Тильт мясо не ел, предполагая, что оно может быть человечиной. Далька же в это не верил. «Зачем, – говорил он, – солить человечину, если ее можно возить живой и свежей?»

В этом был резон, но Тильт все равно отдавал свой кусок товарищу. И отворачивался, когда тот с аппетитом вгрызался в скользкую, словно мыло, солонину.

Еду обычно передавал Ферб. Он криком предупреждал о своем намерении войти, велел почтенным мастерам отступить к дальней стене, потом отпирал дверь и заглядывал внутрь. Только убедившись, что пленники не думают прорываться наружу, в лапы к тралланам-людоедам, он одной рукой брал с топчана тяжелый поднос и ставил его за порог.

– Приятного аппетита, – говорил он, ухмыляясь. И порой добавлял: – Пиво сегодня отменное. Кажется, его забыли разбавить.