Ведьмы из Эсткарпа - Нортон Андрэ

Рана Пелла оказалась очень тяжелой, и не сумела Офрика отогнать от него тень смерти, хотя отчаянно, изо всех сил сражалась она за жизнь воина. А у крепкого на вид и почти невредимого Джервона вдруг воспалилась рана от грязной тряпки, ее прикрывавшей. Несколько дней пролежал он в бреду и в жару. А пока его словно и не было меж нами, незаметно скользнул Пелл в те пределы, где бессильна помощь людская, и похоронили мы его на нашем маленьком поле памяти, где лежало уже четверо наших.

Я стояла у постели Джервона и думала, очнется ли он от горячки, и если нет — печальной будет эта потеря, когда он открыл глаза и посмотрел на меня. Потом вдруг слегка нахмурился и сказал:

— Я помню тебя…

Странно звучало такое приветствие, но нередко спутаны мысли людей после смертельной болезни.

Я взяла в руку чашку травяного настоя, а другой помогла ему приподняться, чтобы попить.

— Конечно, — сказала я, пока он пил, — ведь это я привела тебя сюда.

Он промолчал, по-прежнему хмуро озирая меня. А потом спросил:

— Как господин мой Пелл?

Я ответила деревенской поговоркой:

— Ушел вперед.

Он закрыл глаза и стиснул зубы. Кем приходился ему Пелл, я не знала. Даже если просто сдружились они на войне, я поняла, дорог он был Джервону.

Но тогда я не знала, что сказать. Ведь скорбь некоторых нема, и с ней сражаются в одиночку. Я подумала, что Джервон, быть может, из таких, и оставила его одного.

Но пока он лежал в постели, я все; же успела присмотреться к нему. И без того худой, а теперь и вовсе отощавший от лихорадки и пережитых трудностей, он не потерял привлекательности; высокий, сухопарый мечник, прирожденный боец-фехтовальщик, как и отец мой.

Волосы его, как у всех жителей Долин, слегка золотились и были светлее тонкого лица и выдубленных непогодой рук. Я подумала, что он мог бы понравиться мне, но поверить, что такое возможно, не могла, ведь для этого нужно познакомиться поближе… а он… выздоровеет и уедет, как отец и Элин.

3. Почерневшее серебро

Джервон поправлялся медленнее, чем надеялись мы с Офрикой: лихорадка съела его силы, особое беспокойство доставляла раненая рука. И хотя он с мрачным упорством пытался упражнениями возвратить ей подвижность, все-таки пальцы не слушались его и ничего не могли удержать. Терпеливо, несколько напоказ, перекидывал он из ладони в ладонь мелкие камешки, пытаясь ухватить их со всею силой.

Однако он помогал нам — работал на небольших полях в долине или сторожил на скалах, и в этом не было ему равных.

По вечерам, собравшись, с жадностью внимали мы его рассказам о странствиях на войне. Он рассказывал нам о долинах, городах, бродах и дорогах, о которых мы даже не слышали, ведь жители Роби никогда не скитались по стране по своей воле. Худо складывались дела у Долин, говорил он. Давно уж пали на юге все прибрежные владения, а оставшиеся горсточки отчаянных храбрецов оттеснены на север и запад. При последнем-то натиске и погиб его полк.

— Но Властители договорились, — рассказывал он, — с теми, кто сильнее — так они говорят о себе сами — меча и стрелы. Весной этого года, года Грифона, встретились они на пустошах с кочевыми оборотнями и договорились, что будут биться за нас.

Кто-то присвистнул, услышав эти слова. Неслыханно было, чтобы люди Долин договорились с Древними. Ведь из Древних были кочевники-оборотни. Когда явились поселенцы, Долины уже пустовали, но не отовсюду еще ушли те, кто целую вечность прожил на этой земле. И не все они бесплотными духами смущали заблудших путников, как те, с кем общалась моя мать, были среди них и похожие на людей.

Такими-то и были кочевые оборотни: и люди и не люди сразу. Разное говорили о них, но клятвою подтвердить истинность слов своих не мог никто; ведь не из первых рук были все эти рассказы. Но все понимали, что были они грозной силой и спасением для нас. Так ненавидели мы пришельцев, Псов Ализона, что и чудовищам были бы рады, найдись среди них такие, что помогли бы нашим мужчинам.

Долгое лето сменилось осенью, а Джервон все старался вернуть руке утраченную ловкость. Часто уходил он с луком в горы и возвращался назад с дичью. Однако не на охоту ходил он, искал одиночества. Любезным и приятным человеком он был, совсем как отец, и такой же стеной отгородился от мира.

Первое время он жил у Офрики, пока не залечила она, как могла, его рану, а потом построил себе хижину чуть в стороне от остальных. Так и не стал он одним из нас. Не часто и я видела его, разве что издалека. Нужно было сушить и солить мясо (мы, к счастью, нашли выход каменной соли, драгоценность по тем временам), и мой меткий лук был нужен селению, чтобы добыть это самое мясо. Так что я редко бывала в наших разбросанных по склону домишках.