Реквием машине времени - Головачев Василий

— Я ожидал большего, — сказал он, не отрываясь от окуляров бинокля. — Во всяком случае, землетрясение силой в пять баллов в эпицентре создает гораздо больше разрушений рельефа. Видел собственными глазами.

Вертолет летел на высоте полутораста метров над заснеженной целиной болота — там, где оно не было затронуто расширением Башни. Эллипсы прожекторного света то вспыхивали и искрились на снегу, то темнели на островках травы, черных ледяных зеркалах и пластах торфа.

Сделали один круг, потом второй. На третьем Ивашура опустил бинокль и буркнул в спину пилоту:

— Поворачивай домой, Витя.

И они полетели к лагерю, не глядя друг на друга, думая каждый о своем.

После ужина Ивашура, почти не притронувшийся к еде, пожелал всем спокойной ночи и ушел в свой вагончик. Когда он разделся и лег на топчан, в вагончик без стука вошел Михаил Рузаев…

Весть о том, что вернулся пропавший без вести при странных обстоятельствах эксперт Рузаев, облетела лагерь за минуту, и в вагончик, где спали эксперты Центра, набилось много народу. Ивашура, терпевший «нашествие» до поры до времени, наконец почувствовал холод (дверь почти не закрывалась), перекричал шум и, как был — в трусах, вытолкал всех за порог. В комнате остались Богаев, Одинцов, Гаспарян, эксперт Валера, так и не проснувшийся в общем гаме, и Рузаев.

Выглядел виновник торжества как после драки с дикими котами: одежда располосована на ленты и клочья, на лбу и под глазом синяки, на щеке глубокие царапины, такие же царапины — на шее и на руках. Невозмутимый, как и всегда, Рузаев напился из чайника, отдышался и начал переодеваться, словно не замечая взглядов товарищей и затянувшегося молчания.

Ивашура поймал взгляд Богаева и натянул брюки. Гаспарян, бурча, что, мол, выхолодили весь дом, подкинул в печурку сосновых поленьев. На лицо его лег желтый отсвет огня.

Наконец Рузаев переоделся, умылся, залепил царапины пластырем, еще раз глотнул воды и сел у длинного, во весь вагончик, деревянного стола.

— Дайте закурить, — попросил он в пространство.

— Ты же бросил! — удивился Гаспарян.

Рузаев молча взял из рук Одинцова сигарету и закурил.

— К сожалению, кинокамеру я потерял, — сказал он. — А рассказывать не умею.

— Где ты был? — хрипло спросил обретший голос Ивашура.

— Не знаю. Когда появились «призраки», я снимал «телеэкран».

— Мы же кричали! Не мог снимать из вертолета?

— Дело в том, что мне показалось, будто «телеэкран» показывает лицо человека… точнее, лицо Вани Кострова.

В комнате наступила тишина. Потом Ивашура, пряча плескавшуюся в душе радость, сел на свою полку-кровать и посмотрел на Одинцова…

— Только лицо? Какое?

Рузаев поднял недоумевающий взгляд.

— Ну я имею в виду, живое или…

— Вроде бы живое. Один глаз у него был прищурен, словно он целился. Потом меня что-то ударило по затылку. — Рузаев пощупал затылок, в глазах его снова отразилось недоумение. — Ничего не болит. Вот лоб болит…

— Ты, наверное, перепутал, куда тебя шарахнуло, — вставил Гаспарян. — А то получается — били в затылок, а шишка вскочила на лбу. Кстати, кто бил-то?

— А пес его знает! Говорю же — сзади ударило. Очнулся — кругом светящийся туман и земля под ногами, и ничего больше не видно. Где Башня, где вы, где вертолет — не понять. Ну я встал и пошел. Жарко, душно, сыро… Горизонт — вот он, под носом, а дойти невозможно. Шел я, наверное, часа два. Земля твердая, в трещинах, идти легко, тишина — аж в ушах звенит! Ну потом стал замечать, вроде тени движутся, то впереди, то сзади, а разобрать опять-таки не могу. Побежал за одной и… вот, — Рузаев кивнул на кучу своего рваного обмундирования. — Так и не понял, что за нечистая сила меня крутила. Зацепила, попинала, исцарапала и бросила, причем бесшумно, отчего мне самому взвыть захотелось.

Рузаев передохнул, прополоскал рот глотком воды. Все молча смотрели, как он это делает.

— Ну вот. Потом увидел: вроде как просветление впереди обозначается. Поднялся, побежал и… вывалился прямо на снег! Рядом Башня, все гудит, грохочет! Понял — пульсация. Ну я бегом в лес, пока не нашел лагерь.

— Скажи, пожалуйста! — Богаев помолчал, откашлялся. — М-да! Только нечистой силы нам не хватало. Может быть, Михаил, тебе все это померещилось?

Рузаев пожал плечами.

— Не хотите верить на слово — проверьте. Как говорил философ Берджес: «Существует только один заменитель воображения — опыт».

Гаспарян иронически приподнял бровь, хотел вставить какое-то едкое замечание в адрес эрудиции Рузаева, но посмотрел на Ивашуру и передумал.

— Ладно, утро вечера мудренее, — сказал Ивашура. — Предлагаю отложить анализ сообщения Михаила на утро.

Одинцов пожелал всем хорошо отдохнуть и ушел. Гаспарян разделся, нырнул в свой спальник с головой. Богаев посидел еще несколько минут, растерянно поглядывая на Рузаева. Ему хотелось поговорить, но он боялся показаться смешным.

— Поешь, — спохватился Ивашура. — У нас есть банка сгущенки и хлеб. Сурен, куда ты дел сгущенку?

— В шкафу с обувью, — ответил Гаспарян из спальника.

Рузаев подумал и согласился.

— Можно и подкрепиться, оголодал маленько.

— Звонили из райкома, — проговорил Богаев, не глядя на Ивашуру. — Толчки от пульсаций разрушают здания города, жертв пока нет, но…

Ивашура молча залез в спальный мешок.

Богаев посмотрел на него с некоторой растерянностью, покашлял в кулак.

— У них тут в десяти километрах газопровод. Боятся, что трубы не выдержат…

Молчание.

— Надо что-то делать, Игорь.

— Надо, — отозвался наконец Ивашура. — В первую очередь надо создать правительственную комиссию, которая была бы правомочна решать все организационные вопросы.

Богаев оживился.

— Я тоже так думаю. Зачем нам одним брать на себя ответственность такого масштаба? Нужна компетентная… — Он замолчал, заметив взгляд Ивашуры, заторопился. — Ну я тоже пойду. Желаю приятных снов.

Он ушел.

Рузаев ел сгущенное молоко и прихлебывал из чайника.

— Не думал, что старик так боится ответственности, — глухо проговорил Гаспарян из спального мешка. — Дома, в Центре, он казался мне более решительным. Возраст, что ли, подошел?.. Да минует нас чаша сия!

— Тебе это не грозит, — буркнул Ивашура. — Ты помрешь раньше, причем из-за длинного языка. Нигде от вас покоя нет. Михаил, сможешь показать место, где выбрался из «тумана»?

— Вообще-то не уверен, но попробую.

Ивашура больше ничего не спросил. Рузаев погасил свет в вагончике и лег сам. В наступившей тишине отчетливо похрапывал эксперт Валера, умевший ночью отключаться до состояния полной нечувствительности к внешним раздражителям, потрескивали горящие поленья в печурке да сквозь тонкие стенки просачивался в теплушку равномерный шум леса.