Баймер - Никитин Юрий Александрович

Выметнулся, задев раздвигающиеся створки, сердце радостно екнуло. Записка на месте! Дрожащими от счастья пальцами выхватил ее, бережно сложил обратно в блокнот. Этот грубый Горецкий, скорее всего, не поймет сверхценности этого послания, прочтет и выбросит, тем самым оно будет потеряно для будущих благодарных поколений.

– Лучше я ему завтра позвоню, – прошептал он уже в лифте. – Эх, жаль, что разговоры по телефону нигде не фиксируются и не записываются…

Дверь открылась, но он остановился, осененный странной мыслью. Почему не записываются? Говорят, есть службы, что за особо влиятельными людьми записывают каждое слово. Даже установили микротелекамеры и постоянно снимают их с разных углов. А поэт – самый влиятельный человек на свете! Поэт двигает массами. Пушкина знают все, а вот царей, которые правили в эпоху Пушкина страной, знают единицы. Так что за ним, Роландом Никанорским, наверняка записывают каждое слово и каждый жест.

Возможно, даже прислали на машине времени из будущего операторов, что фиксируют каждый его жест с восьми позиций?

Выпрямившись, он вышел из лифта и пошел неспешно и рассеянно, вдыхая чистый-грязный воздух большого города, поднимая глаза к звездному небу, а лицо стараясь держать красиво одухотворенным.

Она шла по обочине шоссе, а когда машина начала ее догонять, я ощутил, что Вероника уже знает, чувствует, что я ее подстерегаю.

Я открыл дверцу, Вероника села, я тут же прибавил газу. Не знаю почему, но я побаивался даже скосить глаза в ее сторону.

– Андрий, – проговорила она, глаза ее смотрели строго перед собой, – ты сам понимаешь, что мы с тобой поступили очень нехорошо.

– Давай попробуем еще разок, – предложил я. – Вдруг да получится лучше?

Мне самому стало гадко от этой затасканной шуточки, но я тоже в этом мире, все еще в нем, временами живу как все и говорю как все, а эти все говорят стандартными фразами, хоть сейчас в программу, стандартными шуточками, приколами, хохмочками, все время снижая, снижая, снижая высокое, которое давно уже никакое не высокое…

Она поморщилась.

– Ты в самом деле такой мерзавец?

– Почему? – спросил я все так же автоматически, будто во мне работала стандартная программа, купленная на Горбушке. Что нехорошо поступил, сам чувствовал, и это злило. – Вроде мы никого не убили, не обворовали…

Она проговорила холодно и отстраненно:

– Это Нюрка может всех в команде обслужить и ни капельки угрызений не почувствует. Да никто и не подумает, что она должна чувствовать какие-то угрызения. Почему? Наверное, и я бы на ее месте… Она делает все открыто, никому не врет, ни от кого не таится! А мы в самом деле украли.

Я поежился, она сказала то, что у самого в мозгах, но спросил другое, что тоже мучило, еще больше:

– А скажи… ты в самом деле с ним? С шефом? Мне казалось, что в его возрасте… гм…

Она бледно усмехнулась:

– Пусть тебе и дальше так кажется, если тебе так удобнее.

– Но, а…

– Что?

– Да так, ничего.

Но она уже завелась, глаза вспыхнули гневом, а щеки раскраснелись.

– Думаешь, он импотент? Да вы все ногтя его не стоите и в этом плане!.. Никто из вас не понимает, что для женщины не это главное. Он мне как отец… хотя, верно, по возрасту – он одногодок моего деда! Но дед мой с палочкой ходит, а этот… Это так важно, когда о тебе заботятся! А он обо мне заботится. Любит меня. И я его люблю. Я не знаю, и он не знает, сколько у него еще продлится это… ну, сексуальное здоровье, но, пока оно есть, он им пользуется, а я ему помогаю во всем. Понимаешь? Во всем.

Я пробормотал, униженный, растоптанный, чувствуя себя виноватым по кончики пылающих ушей:

– Я его тоже люблю. Более достойного человека не встречал, честно. Стараюсь к нему придраться… нет, еще до встречи с тобой!.. и не удается.

Все еще злая, она отрезала:

– С этого нужно было и начинать. А то – может или не может! В чем преимущество свое ощутил, мальчишка. Тебе тоже стукнет шестьдесят… если доживешь еще, но не станешь ли импотентом в сорок? И спившимся бомжом в придачу?

Мои руки на баранке руля наливались тяжестью. Вина тяжелым камнем лежала в груди, вдавливала меня в сиденье.

– Извини. Я в самом деле скотина. Да еще и дурак вдобавок. Прости меня, ладно?

После паузы она ответила все еще сердито:

– Хорошо, забудем. Но пусть это будет наша последняя встреча.

– Хорошо, – ответил я послушно. – Поверишь ли, я тоже чувствую себя так, будто украл. Добро бы еще у мерзавца, а то у человека, который так много для меня сделал!

По ее полным губам скользнула бледная улыбка. За окном проносились далекие деревья, и казалось, что Вероника летит над землей, как сказочная птица с женским лицом.

Я непроизвольно подбавлял газу, но меня обгоняют, обгоняют, обгоняют… Я опомнился, когда на спидометре стрелка переползла за сто пятьдесят, начал потихоньку сбавлять до разрешенных ста.

Ветер свистит в чуть приоткрытом люке в крыше. Если бы без лобового стекла, то встречным ветром выдавило бы глаза, разодрало рот, раздуло бы ноздри, как у бегемота. Сколько ни мечтай о бешеном галопе верхом на быстром коне, но какой конь смог бы скакать с моей Серебряночкой рядом? Это все черепахи! Даже самые быстрые скакуны – толстые неповоротливые черепахи. А я лечу на скорости, настоящей скорости, мир несется навстречу, шоссе бросается под капот, исчезает, исчезает, все уходит в прошлое, а меня несет в прекрасное и сверкающее будущее!

– Почему ты свернул? – спросила она быстро.

– Прогуляемся по Царицыну, – объяснил я.

Она покачала головой.

– Что-то не верится.

– Автобусу надо как можно больше пассажиров, – сказал я. – Потому накидывает широкие петли, как убегающий заяц. А я могу по прямой. Вот увидишь.

Она чуть откинулась на спинку сиденья, мое сердце прыгало, как этот самый убегающий заяц, пыталось скакнуть к ней, но ее сердце сейчас в панцире да еще и вморожено в гигантскую льдину.

Машина вылетела на недолгий простор, но дальше дорога проще, сузилась, по сторонам пошли тициановские деревья: старые, толстые, в наростах и наплывах, с перекрученными ревматизмом ветвями, глубокими дуплами.

Я слышал, как рядом тихонько ахнуло. Далеко впереди дорога ныряет под старинный мост из красного кирпича. Как все старое, он только тем древним людям казался огромным и страшным, а на самом деле под ним не всякий трейлер проедет. Если два кое-как еще и разминутся, то двухэтажный лондонский автобус уж точно застрянет. Но все-таки мост по-своему красив: с обеих сторон круглые башенки, словно из сказочного фильма, в башнях бойницы, то есть узкие длинные окна без стекол…