Баймер - Никитин Юрий Александрович

Она засмеялась, глаза блестели задорно, а голосок прощебетал насмешливо:

– Куда денешься? На Марс еще не летают.

– А мы изменим этот мир, – сообщил я.

– В своей игре?

– Весь мир – одна большая игра. Но дело не только в нынешних договорах…

– А в чем еще?

– Мир усложняется, – сообщил я новость. – А с ним неимоверно усложняется и адвокатство. Опережающими темпами! Дело не в том, что мне лично противно жить в мире одних адвокатов. А в том, что такой мир обязательно загниет и развалится. Не рухнет, а именно развалится, как трухлявый пень.

Ее красивые брови взлетели вверх.

– Ты говоришь как-то странно… Несовременно.

– Да, – ответил я. Меня трясло, а каждое движение воздуха было для меня как наждаком по голой коже. Неясное томление переросло в ощутимую боль, острое чувство потери. Мне хотелось плакать, хотя для слез пока нет ни малейшего повода. – Да…

– Что «да»?

– Несовременно, – согласился я покорно.

– Почему?

– Несовременный я, – ответил я тоскливо. – Несовременный!

Она смотрела с недоверием. С таким сотовым телефоном на поясе, что уже и телефоном язык не поворачивается обозвать, настолько много туда всобачено, с суперплоским компом в сумке через плечо, цифровым фотоаппаратом в нагрудном кармане, сканером – в другом, я не выгляжу, на ее взгляд, человеком из прошлого века.

Я все это прочел в ее ясных чистых глазах. Почему-то при расхожей сентенции «я не современный» или «мне бы не в этом веке родиться» абсолютно все почему-то представляют рыцарское Средневековье или, на худой конец, дворцы Екатерины Второй.

Милая, сказал я мысленно, я в самом деле несовременный! Не современный. Я современник тем, которые придут.

И я до свинячьего визга хочу быть там с тобой!

Мимо нас тащились, как тяжело нагруженные верблюды, такие же по-верблюжьи серые и неопрятные развалины стен из крупных глыб. Гранита или песчаника, не разбираюсь. Угадываются ниши, остатки колонн… А может быть, их так и строили, как развалины. Было бы желание, можно построить и развалины, чтоб и у нас, значитца, руины, как в Древней Элладе или Месопотамии!

Стена долго тянулась, похожая на застывшего червяка, что передвигался, выгибая спину крутым горбиком. Этих горбиков многовато, иногда, в самом деле, неотличимы от окаменевших горбов гигантского верблюда, а если отойти подальше, то станут похожи на застывший гребень древнего дракона, какого я вчера замочил в Might & Magics.

Мы вышли на въездной мост, булыжники под каблучками Вероники отзывались звонко, щебечуще. Тротуара для пешеходов нет, пешком в те века передвигались только простолюдины, как и сейчас, впрочем. Для них, как я понял, вот эти альковы, полукруглые вмятины в стене на два-три человека, куда можно отступить, давая дорогу мчащемуся гужевому транспорту.

Вероника вошла в такой альков, ахнула, там кирпичи квадратные, а не продольные, как же – достижение, молодцы древние, а вверху еще и навес, можно от дождя спрятаться. Правда, на уровне моих ушей начинаются высокие окна. Без стекол, понятно…

Ничего не соображая, я сделал шаг, еще шаг, лицо Вероники стало растерянным, в глазах метнулся страх, а губы беспомощно прошептали:

– Не надо…

– Да, – согласился я торопливо. – Да… Не надо…

Но волна невыносимого жара захлестнула мозг. Нечеловечески могучая сила, которая двигает мирами, зажигает звезды, вошла в меня, крохотную клетку мироздания, я даже не пытался противиться, меня уже не было, вместо меня… вместо меня…

Вероника что-то шептала, ее тонкие руки отстраняли, пытались удержать, остановить, потом обхватили меня за шею, я услышал тоненький вскрик, похожий на голос маленькой лесной птахи, и тут же в моих ушах рев морского прибоя стал нарастать, перешел в грохот, мир содрогнулся от удара океанской волны о материк, это волна от падения гигантского метеорита, астероида, шум, треск, содрогание всех основ, всего мира…

Она часто и прерывисто дышала. Ее тело вздрагивало, я прижимал ее к груди, она сама пыталась раствориться в ней, пробраться сквозь кожу и плоть в меня, схорониться от мира в надежное укрытие между моими ребрами.

Не скоро придя в себя, я воровато огляделся. Вроде бы никто нас в этом алькове не видел. А если и заметят, спишут на распущенность современной молодежи.

– Вероника, – прошептал я. Голос мой дрожал, в груди нарастал щем. – Вероника… Я люблю тебя.

Она вздрагивала, я бережно обнимал ее за плечи. Уже не до развалин, мы медленно шли обратно. Я старался ступать с нею в ногу, укорачивал шаги.

Она зябко повела плечами.

– Все равно мы поступаем неправильно, – сказала она с раскаянием. – Он хороший человек!

– Мне он тоже нравится, – сказал я.

Она вспылила:

– Нравится? Он… он замечательный!.. Он не просто добрый, в гробу видела добрячков, он в самом деле замечательный человек. И люблю я не липово. Ты думаешь, я потому, что личный секретарь?.. Выполняю профессиональные… или професси-анальные обязанности? Нет, я люблю его и забочусь о нем. Светлана Васильевна не понимает, что о нем тоже нужно заботиться. Он для нее – бетонная стена, за которой так хорошо и уютно. А я понимаю, что он не железный… и годы свое берут, только не лыбься, гад!

Я чувствовал, что при всем чувстве вины мои губы начали победно расползаться в стороны. При всем его богатстве и могуществе у него нет того, что есть у меня, – молодости. Правда, это не моя заслуга, как не наша заслуга высокий рост или длинные руки, но все равно ж гордимся?

– Прости, – сказал я искренне, – что-то во мне есть такое вот подленькое… Но я давлю его, как могу. Пусть останется в том, старом веке.

Она сердито сверкала глазами из-под розовых стекол.

В еще более дикие времена доинтернетья, чем сейчас, иногда рождались люди, как вот я, которым бы жить в будущем. Один как-то сказал такое, что лучше не придумать и сейчас, остается только повторять за ним сдавленным шепотом под сладкую боль в сердце: «Я знаю, моей жизни срок отмерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что днем увижусь с вами я…» И такая тоска в душе, черт бы ее побрал из-за ее непонятности!

Я гнал машину, а в голове все крутились эти строки, расцвечивались, звучали то в Sound Blaster’е, то в долби, то без перехода переходили на PC-speaker, а губы все повторяли: но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен… я утром должен быть уверен…

Заспанный Антон открыл ворота только после того, как я дважды нетерпеливо нажал на гудок. Вывалился из будочки, потер глаза, распахнул пасть в богатырском зевке.

– Ты чо так рано?

– А может, я жаворонок, – отпарировал я. – Как дела?