Баймер - Никитин Юрий Александрович

– Да-да, Серега, расскажи! А мы пока пообедаем.

Сергей хладнокровно выставил локоть, выбрал себе самый зажаренный кусок, сказал покровительственно:

– Нюрка, в таких делах все просто. Даже рассказывать неинтересно. Это ж не кино! Шеф говорит: друзья приходят и уходят, а вот враги накапливаются. Так что, говорит, ребята, надо провести там сеанс одновременной баймы… тьфу, игры в ящик… Еще было сказано вдогонку: уходя, гасите всех. То есть за нарушение наших прав человека – расстрел на месте! Ну, и… Стояла тихая Варфоломеевская ночь, ничто не предвещало беды, была пятница, 13… Тихо, на цыпочках крадется наш слон в посудную лавку… это я про Антона. Береженого бог бережет, а к небереженым мы приходим. Смотрим, да там, в самом деле, чуть ли не короли хакерства! Такая аппаратура… Один холодильник чего стоит: пиво, коньяк, французское шампанское… Как говорится, все могут короли. Кроме того, что могут тузы и вот такие ребята, как мы. А наш голубчик спит без задних ног… это после того, как ночь перед монитором глаза портил! Волосы по всей подушке разметались, как вон наш Иван обожает… Прямо в косу можно заплетать, явно буддист. Хорошо, Ивана не взяли, а то бы не так понял, и пришлось бы нам его в список секс-меньшинств… Словом, буддист или не буддист, но мы не расисты, мочим всех без предубеждения.

– Так вы взяли спящего?

– И не копыхнулся! – ответил Сергей победно. Посмотрел на меня, подмигнул и сказал с еще большим подъемом: – А в соседней комнате еще пятеро лбов, представляешь? Ну, настоящие рэмбы… На столе комп включенный, эти голубчики общаются по Сети со всем белым светом. Мол, все люди – братья. Как Каин и Авель. Дальше понятно, даже рассказывать неинтересно. Козаровский говорит, ну, рэмбы поганые, за все хорошее нужно платить, а за нехорошее – переплачивать. Ваши шеи, как говорит мой Windows, выполнили недопустимые операции и будут свернуты… Тут же он провел свой коронный удар лицом в пах наотмашь… Или я что-то подзабыл, сперва был предупредительный выстрел в голову? А дальше вообще будни. Первый труп бросили в реку…

У Нюрки вырвалось невольное:

– Ух ты!

– Да, – подтвердил Сергей очень серьезно. – И он медленно поплыл. Брассом.

Нюрка некоторое время смотрела вытаращенными глазами, потом сердито отмахнулась, ушла за десертом. Сергей с восхищением поглядел вслед.

– Люблю я пышное… – продекламировал он. – Да, классики знали в этом толк.

– Пошел ты, – ответил Антон. – Пушкин ножки воспевал! А не эти… ланиты. Он же сказал ясно: он к устам моим приник и вырвал… Ясно?

– А что такое уста? – спросил Сергей с подозрением. – И эти… ланиты?

– Уста по вертикали или по горизонтали?

Я молча резал отбивную, ибо если они не знают, что такое ланиты, то у меня и спрашивать неча. Вот про маму, кроватку или BFG, это ко мне, а всякие уста, устье… это вроде бы что-то, откуда вытекает. Или втекает… На фиг запоминать свойства хомутов, когда везде технология плюхэндплейная? Мир меняется, эти еще не знают, но уже чувствуют, и старинные ланиты уже называют просто жопой, а то и ассом.

Антон ответил так туманно, что я понял, он тоже не знает, что такое ланиты:

– Ты про ланиты и перси спроси этого, ну, чей дядя самых честных грабил…

Сергей сказал с отвращением:

– Не люблю, когда классиков коверкают. У Пушкина сказано: «Мой дядя самых честных правил»!

– Ага, – сказал Антон с интересом. – А остальных?

Сергей подумал, махнул рукой:

– Про остальных там ничего. Наверное, оставлял как есть.

Иван, который жрякал молча, перевел дух и пробасил сердито:

– …а кто будет портить наш великий русский язык, тот получит в рыло без базаров!

Горецкий больше не упоминал о молодом гении, а мы деликатно помалкивали. Может, что-то сорвалось, а может, парень пока раздумывает, стоит ли ради баймы отказываться от Нобелевки, что почти в руках.

Все же мы, творцы виртуальных миров, а не инженеры каких-то человеческих душ, угадали точно. Никанорский, этот молодой гений, действительно все это время колебался, ибо предложение Горецкого было в самом деле соблазнительным. Денег временами не хватает даже на хлеб, но он упорно отказывался от найма в журналы или на редакторскую работу в коммерческие издательства, где работа не трудная, а заработок был бы стабильным.

Для творческого человека очень важна внутренняя и даже внешняя свобода. И вот предложение Горецкого застало врасплох. Никанорский чувствовал себя как Ева, которую искушал змей очень вкусным яблоком. А Горецкий очень подходил на роль искусителя: мягкий, обаятельный, застенчивый – наглого Никанорский послал бы сразу, к тому же Горецкий действительно талантлив, и если есть люди талантливее, то это только он сам, Никанорский.

Однако Горецкий, увы, похоже, сам принял яблоко от своего змея: он перешел с пишущей машинки на ужасный компьютер! И вот теперь, хоть работа идет быстрее и легче, но при этих кажущихся преимуществах… теряется теплота живого слова, теряется, испаряется! Письмо, написанное рукой, хранит в себе жар сердца или холод души, а в неровных строках бьется сам пульс живой жизни! Нет, это просто немыслимо – перейти на комп да еще принять участие в их безумной и бездумной профанации искусства!

Правда, он сам не пишет ручкой, но его пишущая машинка простая, без модных наворотов, механическая, а один друг пообещал вообще достать ему пишмашинку начала века: высокую, угловатую, похожую на кареты прошлых веков.

Никанорский едва не прыгал от счастья, представляя себе, как будет касаться клавиш, освященных десятилетиями, тех самых клавиш, которых до него касались десятки и даже сотни людей, которые хранят тепло их рук, сердец, душ и, возможно, частицу их самих!

После долгой и мучительной борьбы… а самая мучительная борьба всегда с самим собой, так как силы обычно равны, он все же твердо решил позвонить Горецкому и с достоинством отказаться, но обнаружил, что идет по темным аллеям, вдыхает напоенный лунным светом воздух, сбоку небольшой пруд, что напротив китайского посольства, над головой звезды, а по сторонам стрекочут вечные кузнечики – певцы любви и вдохновения.

Всякие там бездушные люди носят с собой мобильники, уроды, не понимают, насколько важно для чувствующего человека уединение и покой, когда сердце наполняется блаженством Мироздания, Высшим Незнанием Вселенской Души, катарсисом и катехезисом Сверхзнания Дознания Разума!

Дом, где живет Горецкий, чернеет на фоне звездного неба. С этой стороны окон не видно, но в это время Горецкий не спит, он тоже сова, можно зайти и высказать ему все в глаза, пристыдить, напомнить о высокой роли искусства.