Баймер - Никитин Юрий Александрович

Мне казалось, что нас накрыло исполинским стеклянным стаканом. Там, по ту сторону прозрачных стен, серая грохочущая стена ливня, дождь как из водопада, а мы здесь под ветвями дуба, крыша в несколько слоев, но потом холодная капля упала за шиворот, я отодвинулся, другая упала на плечо, затем еще и еще, уже чаще…

– Бр-р-р-р, – сказала Вероника.

Я обнял ее сзади, вжал в себя, такого же озябшего, обхватил, холод между нами начал испаряться. Ее плечи зябко передернулись, потом она прижалась ко мне и затихла.

И снова мы в своем сладком безумном мире… И снова раскаленные докрасна галактики сшибаются с другими звездными скоплениями, вспыхивают сверхновые, а потом накалилась и взорвалась вся Вселенная.

Мы крепко держали друг друга, став одним целым, как гинандроморф. А в том мире, в который мы вернулись, быстро светлеет, словно мы вместе с дубом выезжаем из туннеля. Стена кипящей воды, что рушится с неба, быстро уходит. Всю землю захватили невесть откуда взявшиеся мутные лужи с коричнево-серой водой, на волнах колыхается сор, старые листья, щепки, даже окурки и бумажки от мороженого.

Глаза Вероники блестели. Волосы намокли, прилипли, тоже блестели. Блузка стала совсем прозрачной, а озябшая небольшая грудь торчала вызывающе и жалобно разом.

– Давно не было такого дождя!

– Давно, – поспешно согласился я.

– Здорово!

– Здорово, – согласился я, но как-то без особого энтузиазма. Вероника посмотрела подозрительно.

– Тебе не понравился дождь?

– Как же, как же, – сказал я, – очень понравился. Урожай будет… Да и вообще, ядреный дождь.

– Ядреный, – согласилась она. – Как хорошо… У природы нет плохой погоды.

Я сделал первый шаг, едва удержался на ногах. Подошвы скользят по размокшей глине, а я не умелец на роликах. Сцепил зубы и начал продвижение. При каждом шаге к подошвам липнет по новому пуду грязи. Она поднимается победно по краям, уже охватила каждую туфлю со всех сторон повыше подошвы, поднимается до уровня шнурков…

Хуже того, грязь налипает вместе с травинками, щепочками. Те скрепляют эту массу, вокруг моих туфель теперь нечто похожее на лыжи первобытных охотников: в диаметре по метру, ноги приходится держать на таком расстоянии одна от другой, будто у меня в заднице фурункул с кулак Тайсона.

Мы тащились все тяжелее и тяжелее. Белые туфельки Вероники скрылись под налипшими со всех сторон жирными комьями.

Асфальтовая дорожка всего в сотне шагов от дуба, но я так измучился, что в самом деле начал считать шаги, когда же доберусь до этого проклятого удушающего город асфальта, мерзкого и гадкого, что так обезличивает нас, мешает жить, отгораживает от природы… которая вот сейчас цепляется за ноги и умоляет не покидать ее.

Когда оставалось всего пять шагов, Вероника поскользнулась, я не успел удержать ее, она с размаха села на мокрую грязную землю. Я почти упал, но удержался, лишь коснувшись земли ладонью. Налипло сразу столько, что, пока я сдирал другой рукой, измазался весь. Вероника уже не верещала, а только смотрела большими удивленными глазами.

До асфальта наконец остался один шаг. Я сделал этот большой, как китайский скачок в коммунизм, шаг. Другая нога поехала по грязи. В паху кольнуло, я едва не разодрался в шпагате, но правая нога уже зацепилась за асфальт. С неимоверным усилием, как выползающий на берег после кораблекрушения моряк, я перенес на нее вес всего тела. От подошвы тут же начали отваливаться, как обожравшиеся пиявки, огромные ломти грязи. Я подтянул другую ногу, потопал, сбивая грязь, долго елозил по асфальту подошвами. За мной на мокром покрытии тянулся настолько неопрятный желтый след, что я ощутил себя виноватым перед городом.

И все же я выворачивал ноги так и этак, соскребая остатки грязи. Вероника грациозно присела и счищала глину щепочкой. Туфельки стали грязно-желтыми до самого верха, правая нога испачкана до самой лодыжки.

Ушедший дождь выбил всю пыль и грязь из асфальта, он заблестел, как составленный из миллиардов черных агатов. Я топал, и топал, и топал. До чего же приятно чувствовать эту надежную твердь! Ту самую, которая душит эту природную природу… вот она оставила грязные следы, ту самую, что обезличивает, расчеловечивает, лишает, давит, душит и все такое!

Серебряночка после дождя блестела, вся перламутровая, яркая, свежая, сегодня обойдусь без мойки.

Я вытащил брелок, Серебряночка приветливо мигнула фарами, веселым щелчком освободила от запоров двери.

Вероника засмеялась:

– А машина тебя любит!

– Это не машина, – сказал я. – Это тоже… существо.

Я открыл дверь Веронике, она села, но ноги не убрала вовнутрь, долго скребла и чистила туфли. Я посмотрел на кроссовки, мне тоже с такими ногами просто стыдно переться в изумительно чистый совершенный мир высоких технологий.

Окна оставил открытым, и, не успели выехать из Царицыно, в этом комфорте, тепле, уюте – все высохло. Вероника щебетала, как на природе красиво, здорово и какой чудесный, волшебный, изумительный и живительный дождь. Я наслаждался уютом совершенной машины. И даже поддакивал, что у природы нет плохой погоды, что все прекрасно, что воздух, что зелень полезна для глаз, что все посвежело и обновилось.

Когда снова выметнулись на МКАД и понеслись, набирая скорость, небо потемнело, прогрохотал гром. То ли туча вернулась, то ли пришла другая, а то и мы сами догнали ту, первую.

По крыше заколотили крупные капли, словно по туго натянутой палатке побежали тысячи рассерженных жуков. Струйки по стеклу помчались прозрачные, но все равно стекло стало мутным, и весь мир исказился, стал размытым, таинственным, где в самом деле обыкновенное дерево могло оказаться затаившимся великаном, а решетка забора – воротами в волшебный рыцарский замок.

Стук капель по крыше перешел в сплошной жестяной шум. Щеточки начали двигаться по лобовому стеклу чаще, а за машинами, словно за самолетами в стратосфере, возникли и потянулись струи тумана. По стеклам потекли целые струи, щеточки едва успевают смахивать воду, а впереди за колесами машин туман разросся так, что машины несутся уже по облачному полю.

Я тряхнул головой, но теперь шоссе исчезло вовсе, колеса тонут в белом тумане. Никто не решается сбросить скорость, здесь же Окружная, где сто двадцать – норма, а обычно дают за сто пятьдесят, а то и сто восемьдесят, сейчас же осторожничают и идут около ста, но при такой скорости капли воды все равно превращаются в туманную взвесь.

Мимо меня проплыл, обгоняя, черный форд. Я успел увидеть восторженное лицо пассажира, он смотрел перед собой вытаращенными глазами. Поймав мой взгляд, повернул голову, улыбнулся и вскинул вверх большой палец. Он тоже явно несется высоко над землей по облачному полю, обгоняя самолеты.