Человек в высоком замке - Дик Филип К.

Его охватил какой-то суеверный ужас.

Эти двое — как они сумели откопать экземпляр, сделанный еще в прошлом феврале? Он допускал, что они могут пойти в полицию или в редакцию газеты или даже обратиться к марионеточному правительству этих «пинки» в Сакраменто, и, конечно, он сам породил все это. Жуть. Он не знал, что ответить Келвину, что-то лепетал, одно и то же, бессчетное число раз. В конце концов ему удалось закруглить разговор и положить трубку.

Тут только он понял, что и Рита уже давно вышла из спальни и слышала почти весь их разговор. Она нетерпеливо ходила туда-сюда в черной шелковой комбинации с распущенными длинными волосами, свободно падавшими на обнаженные, слегка тронутые веснушками плечи.

— Позвони в полицию, — сказала она.

«Что ж, — подумал он, — вероятно, дешевле будет предложить им тысячи две, может, чуть больше. Они возьмут, это, скорее всего, единственное, чего они добиваются. Мелкие людишки, вроде них, столь же мелко и мыслят. Для них это будет целым богатством. Они вложат его в свой новый бизнес, потратят и через месяц полностью прогорят».

— Нет, — ответил он.

— Почему нет? Вымогательство является преступлением.

Ей трудно было объяснить. Он привык платить людям, это было частью накладных расходов, чем-то вроде платы за услуги, оказываемые фирме. Если сумма была не очень велика. Но в чем-то она была права. Он погрузился в размышления.

«Я дам им эти две тысячи, однако я еще и свяжусь с одним знакомым в Отделе гражданства, одним инспектором полиции. Пусть они внимательно посмотрят досье на Фринка и Мак-Карти и попробуют обнаружить что-нибудь полезное. Так что если они вернутся и снова попытаются, я сумею как следует прибрать их к рукам. Например, — подумал он, — кто-то говорил мне, что Фринк изменил фамилию и форму носа. Все, что мне нужно сделать, это уведомить германское консульство в Сан-Франциско. Обычное дело. Консул потребует у японских властей его выдачи. Как только этого педераста переведут через демаркационную линию, его тут же отправят в душегубку или в один из тех лагерей в штате Нью-Йорк, которые, я думаю, еще сохранились. А там есть печи».

— Меня удивляет, — сказала девушка, — что кто-то смог шантажировать человека вашего положения.

Она взглянула на него.

— Что ж, вот что я тебе скажу. Весь этот проклятый бизнес, связанный с историей, — абсолютная чушь. Эти японцы — дубины. И я это докажу.

Он встал, прошел в свой кабинет и сейчас же вышел с двумя зажигалками, положив их на кофейный столик.

— Взгляни. Они кажутся совершенно одинаковыми, правда? Так вот, одна из них настоящая реликвия.

Он улыбнулся.

— Возьми их. Пойдем дальше. На рынке коллекционеров стоимость одной из них, возможно, тысяч сорок или пятьдесят.

Девушка осторожно взяла в руки обе зажигалки и принялась их рассматривать.

— Неужели ты не видишь этого?

Он шутливо ее подзадоривал.

— Историчности.

— Что такое историчность?

— Это когда вещь отмечена печатью времени. Послушай. Одна из этих зажигалок была в кармане Франклина Д. Рузвельта, когда на него было совершено покушение, а другая — нет. Одна имеет историческое значение, и еще черт знает какое. Такое же, как и другие вещи, бывшие при нем. Другая не имеет никакого значения. Чувствуешь историчность одной из них?

Он продолжал подзадоривать.

— Ты не можешь сказать, какая из них обладает историчностью. Вокруг нее нет никакого ореола или некоего духа ауры.

— Вот здорово, — сказала девушка.

Она вытаращила глаза.

— Это и в самом деле правда, что одна из них была у него в тот день?

— Конечно. И я знаю, какая именно. Теперь понимаешь суть того, что я говорю? Все это жуткое жульничество они надувают сами себя. Я имею в виду то, что пусть какой-то пистолет был в какой-то известной битве, ну скажем, при Геттисберге, но он остался точно таким же, как будто его там не было, если только не знать об этом. А это — здесь!

Он постучал себя по лбу.

— Это в мозгу, а не в пистолете. Когда-то я сам был коллекционером. Фактически из-за этого я и занялся этим бизнесом. Я собирал почтовые марки. Английских колоний.

Девушка стояла у окна, сложив на груди руки, и смотрела на огни центра Сан-Франциско.

— Мать и отец часто говорили, что мы бы не проиграли войну, если бы он был жив, — сказала она.

— О’кей, — продолжал Уиндем-Матсен. — Теперь предположим, что в прошлом году канадское правительство или кто-то там еще, не важно, находит матрицы, с которых делают старые марки, и хороший запас типографской краски…

— Я не верю, что какая-то из этих зажигалок принадлежала Франклину Рузвельту, — сказала девушка.

Уиндем-Матсен расхохотался.

— Так в этом-то как раз и весь смысл моих рассуждений! Я должен это тебе доказать с помощью каких-то допущений, бумаг, удостоверяющих подлинность. Поэтому-то все это и является надувательством, массовым самообманом. Ценность вещи доказывает бумага, а не сам предмет.

— Покажите мне эту бумагу.

— Пожалуйста.

Он вскочил и снова ушел в кабинет, где снял со стены взятый в рамку сертификат Смитсоновского института. Документ и зажигалка обошлись ему в целое состояние, но они стоили того, так как это давало ему возможность доказывать, что он прав, говоря, что слово «подделка», по сути, ничего не значит.

— Кольт сорок четвертого калибра есть кольт сорок четвертого калибра, — обратился он к девушке, выходя из кабинета. — Речь здесь идет о размере отверстия дула, о форме, об убийстве и меткости стрельбы, а не о том, когда он сделан. Речь идет о…

Она протянула руку. Он передал ей документ.

— Значит, вот эта подлинная, — сказала она наконец.

— Да, именно эта.

— Мне, пожалуй, пора уходить, — сказала девушка. — Мы еще встретимся с вами в другой раз.

Она положила на столик документ и зажигалку и пошла в спальню, где оставила одежду.

— Зачем? — вскричал он взволнованно. Он последовал за ней. — Ты же знаешь, что сейчас мы в полной безопасности: жена вернется через несколько недель. Я же объяснял тебе ситуацию. У нее отслоение сетчатки.

— Не в этом дело.

— Тогда в чем же?

— Пожалуйста, вызови мне педикеб, — сказала Рита, — пока я оденусь.

— Я отвезу тебя, — сердито сказал он.

Она оделась и, пока он доставал из шкафа пальто, стала молча бродить по номеру.

Она задумалась, погрузилась в себя, даже казалась несколько угнетенной. Он понял, что прошлое вызывает у людей печаль. «Ну и черт с ним. Зачем это я решил привести именно этот пример? Но ведь она такая молоденькая — я думал, что ей вряд ли известно это имя».