Имортист - Никитин Юрий Александрович

Машина эскорта понеслась вперед, вторая потащилась за нами, а на все три ни у кого не хватит динамита, нас может остановить разве что танковая колонна: с одиноким танком, к примеру, справимся силами оставшихся двух автомобилей.

Чуть ли не впервые в жизни располагаюсь на заднем сиденье. У мужчин рефлекс садиться рядом с водителем, если уж не самому за руль. Это женщина предпочитает места сзади, чтобы успеть подновить макияж, у них, напротив, рефлекс забиться в пещеру поглубже, в самый дальний и темный угол, осознавая свою сверхценность и уникальность для продления рода, а мы всегда за горизонт, где уцелевшие добудут нечто и принесут в себе, чтобы отправить эту находку в виде детей в будущее…

– Не сюда, – велел я. – На втором светофоре сверни налево.

Когда выехали на узкую улочку, шофер оглянулся за указанием, но Коваль опередил меня:

– Сейчас прямо, там будет знак сужения дороги. За ним повернешь направо… Я не ошибся, господин президент?

– Все-то ты знаешь, – пробурчал я. – Убивать пора.

– На службу не опоздаете?

– У меня еще нет строгого расписания, – объяснил я.

Он повернулся в мою сторону, шея побагровела от прилива крови.

– Не знаю, – сказал он предостерегающе, – надо ли вам вот так… с первых же дней. Президент постоянно под прицелом сотен глаз. Долго мы не сможем хранить в тайне… Да и смогли бы, но что насчет старух, что там постоянно толкутся то у подъезда, то на детской площадке?

– Сейчас солнце по ту сторону, – ответил я. – Они выползут во второй половине дня.

Он хмыкнул, но смолчал. Сердце щемило все сильнее, я вдвинулся поглубже, тоскливо зыркал по сторонам. Дома плывут навстречу, покачиваясь, как айсберги. Нет, это мы покачиваемся в креслах на волнах вздыбленного жарой асфальта, а дома проплывают мимо огромные и величественные. Совсем недавно я здесь бывал, нелепые стычки с соседом Тани, считавшим себя ее бойфрендом, моя тоска, мое отчаяние… Но и сейчас, когда подъезжаю на правительственном лимузине, мои тоска и неуверенность все так же со мной.

Машина, повинуясь указаниям Коваля, подползла к подъезду. Он выскочил, быстро просканировал острым взглядом окрестности, а второй телохранитель открыл дверцу с моей стороны.

– Ждите, – велел я. – Не думаю, что мне удастся задержаться… надолго.

Выбравшись, в самом деле не обнаружил на лавочке привычно перемывающих кости проходящим старушек, как я и сказал Ковалю – прохладно, понабегут, когда солнце сдвинется на эту сторону дома. Однако шикарную машину уже заметили от кафе напротив, да и в окно кто-нибудь посмотрит. Так что мой визит к замужней женщине в отсутствие ее мужа незамеченным не пройдет, не пройдет…

У подъезда крупный мужчина с невыразительным взглядом открыл передо мной дверь. Понятно, охрана в машине сопровождения успела сюда раньше. Когда я миновал предбанник и прошел, поздоровавшись, мимо консьержки, возле лифта ждали двое мужчин, один с небольшим чемоданчиком в руках, молчаливый и с бесстрастным лицом, а второй, огромный, как гора, молча придержал подрагивающие дверцы. Я буркнул «спасибо», вошел, за мной проскользнул человек с чемоданчиком и встал у стены. Я отвернулся к дверям, надо привыкать к виду ядерного чемоданчика, его стараются носить за пределами моего зрения, хотя всегда чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, но сейчас, на случай, вдруг да застряну в лифте, а в это время сообщат о начале ядерной атаки на Россию…

Этажи ползли медленно, неторопливо, офицер с чемоданчиком, похоже, старается не дышать вовсе, дабы не мешать моим государственным мыслям, я же тупо и абсолютно бездумно дожидался, когда последует толчок, пол вздрогнет, двери разойдутся в стороны, а я выйду на площадку, где квартира единственной на свете женщины, которую люблю.

Таня открыла по первому же звонку, лицо испуганное, глаза расширились.

– Бравлин!.. Тебе же нельзя!

Я вошел, закрыл дверь, ноздри уловили запах ее кожи, ни на что не похожий. У меня, как у зверя, обоняние в определенных случаях обостряется до остроты, немыслимой даже для зверя.

– Мне все можно, – ответил я.

– Но ты же теперь президент! Что ты творишь? Вообще, нам надо прекращать все это…

– Что? – спросил я.

Она отвела взгляд в сторону.

– Ну… что мы делаем. Такое… не для президента!

Она выглядела как никогда грустной и растерянной. Я обнял ее, она тут же прильнула, сердце мое затрепетало совсем не по-мужски, а в груди разлилась тоска.

– Я не просто президент… – ответил я. – Танюша, почему я не могу тебя забрать прямо сейчас?

Она с трудом отстранилась, я сам видел, ей трудно отодвинуться, щеки красные, глаза блестят влажно, а нос уже чуточку распух.

– Потому что… так нельзя!

Таня торопливо выложила на стол содержимое косметички, появилось на свет зеркальце, Таня наклонилась к нему, всматриваясь, то ли подправить помаду, то ли подвести ресницы. Лицо стало серьезное, сосредоточенное.

– Не смотри, – сказала вдруг, не оборачиваясь.

– Почему?

– Просто не люблю. Стесняюсь, патамучто!

– Ух ты, – сказал я, – бедолага… Кстати, ты супруга президента банка, а у него, как я полагаю, целый штат не только докторов, так здесь врачей называют, но и специалистов по всей этой трехомудии.

Когда она открывает сумочку с косметикой, у меня всегда появляется желание связать ей руки. Хотя, конечно, косметика в абсолютном большинстве женщину украшает, кто спорит. Предыдущая моя подружка, Констанция, если бы не пользовалась косметикой, гм… У нее землистая кожа, серо-желтый оттенок, к тому же с крупными порами, а после того, как накладывала первый слой, кожа становилась изумительно ровного золотистого цвета, нежная и шелковистая на ощупь. А уж потом Констанция рисовала на этой поверхности всякое-разное, подводила и удлиняла ресницы, добавляла румяна на скулах, приглушала, оттеняла…

…но у Тани кожа и так нежнейшая, детская, словно Таня выросла в деревне на парном молоке и свежем твороге, чистом воздухе и румяных яблоках, и когда тоже накладывает первый слой крема, а потом рисует – у нее получается яркая красивая женщина, но теряется прежняя очаровательная юная девушка.

Это меня и злило, ибо с Констанцией все просто: без косметики – страшила, с косметикой – красавица, а Таня просто из одной красавицы – юной и чистой девушки, бесподобной по редкой чистоте и прелести, превращается в блестящую красавицу, которых, увы, миллионы. Совместить то и другое не удается, это просто невозможно. Наверное, в облике накрашенной красотки она ярче и заметнее, зато без косметики видна ее юность, чистота, что в наше время дороже любой красоты, которую можно купить за баксы, создать с помощью подтяжек, дерьмолифтинга, пластики, эпиляции, силикона, золотых нитей и прочей-прочей дряни, с мужской точки зрения, которым непонятны страдания женщин по поводу еще одной появившейся морщинки или седого волоса.