Фантастика - Акунин Борис

«Ничего, это поправимо, — продолжил голос и произнес вещь еще более удивительную. — Ты меня слышишь? Ну конечно. Я еще тогда поняла».

Но Роберт и это пропустил мимо ушей — торопился произнести заранее приготовленные слова, объяснить свое внезапное вторжение:

— Здравствуй, Анна, — хрипло сказал он. — Я искал тебя. Чтобы… чтобы сказать: твоя бабушка…

Он запнулся, сообразив, что о смерти Дарьи Михайловны следовало бы сообщить как-то потактичнее. Все-таки старая алкоголичка была для этой девушки единственным близким человеком.

Анна грустно кивнула. «Я знаю. Я почувствовала. Сначала ей сделалось очень больно, но совсем недолго. Потом она уснула. А потом ее не стало… Ты можешь не говорить, я тебя и так услышу».

Тут-то до него наконец дошло. Она знает, что он слышит ее мысли! И тоже умеет слушать. Вот в чем дело! Вот почему ее вид так на него действует! Они — совладельцы Дара, они одной крови!

— Ты… тоже?! — все-таки проговорил он вслух. Спохватился, сжал губы и мысленно продолжил.

«Ты умеешь читать мысли?»

«Я не читаю. Я чувствую. Я знала, что ты рано или поздно придешь за мной. И ты пришел».

После этого оставалось сказать — нет, подумать — только одно:

«Иди ко мне, я увезу тебя отсюда. Я… без тебя теперь не смогу».

Мысленно произнеся слова, которые он вряд ли смог бы, не покраснев, проговорить, Роберт понял, что сказанное — не преувеличение, а чистая правда. Что бы с ним ни делали, без нее он отсюда не уйдет.

«Я знаю». Она отвела глаза, осмотрела комнату — и он перестал ее слышать, хотя должен был бы, контакт не мог так внезапно оборваться. Когда Анна снова повернулась к нему, лицо ее было печально.

«Хорошо. Идем».

Она поднялась. Плед соскользнул на пол, журнал упал. Как была, в домашнем кимоно, она подошла к окну.

Роберт спрыгнул вниз, под льющиеся с крыши струи, поднял руки, и Анна опустилась в них.

Она была очень легкая.

«Ты везешь меня к себе домой?», спросила она в машине, стряхивая капли с волос.

«Нет, мы будем жить… в другом месте». Роберт отвернулся, чтобы она не услышала дальнейших его мыслей, хоть и не был уверен, что это ухищрение поможет — кажется, Анна владела Даром не хуже, чем он, а может быть, и лучше.

Впрочем, самую опасную мысль, о жене, он тут же загнал подальше — после, про это после.

А куда везти Анну, он уже знал. Вот ведь странно — вроде был не в себе, совершал какие-то совершенно немыслимые поступки, а прагматизм никуда не делся, шарики крутились, серое вещество функционировало.

— Заедем ко мне на работу, на минутку, — сказал он вслух — якобы потому что нужно глядеть на дорогу.

И, хоть не смотрел на Анну, услышал ответ: «Хорошо. Ты только не волнуйся. И ничего не бойся».

Оказывается, она может с ним разговаривать и без визуального контакта. Это значит, и слышать его внутренний голос? Наверняка.

И Роберт стал думать про безопасное: какая же она красивая и какое счастье, что она с ним поехала. Это было совсем нетрудно.

Поразительно, но никакого обычного разговора, вполне естественного в подобных обстоятельствах, между ними не произошло: он не объяснялся в безумной любви, не рассказывал о себе, даже имени своего не назвал, а она ни о чем не спрашивала. Ему почему-то казалось, что она всё про него знает и без объяснений.

Оставив ее в машине около института, Роберт заскочил во французский отдел, где Мишка Лабазников сегодня отчитывался по прохождению стажировки. Мишка сидел в Сорбонне, на шикарной полуторагодичной халяве, которую получил не без Робертовой протекции. В Москву приехал на неделю, а потом назад в Париж.

Выманив должника в коридор, Дарновский сразу спросил про главное:

— Помнишь, ты мне ключи от хаты предлагал. Она по-прежнему пустая? Не сдал?

— Что ты. Ленка трясется из-за бабушкиной коллекции. А что, ключи нужны? — Мишка оживился. — Ну ты свинья. От своей королевы красоты гуляешь?

— Дашь ключи или нет?

— Само собой. Я в шесть отваливаю в Шереметьево. Ключи оставлю у соседки, в 46-ой. Только вы там потише куролесьте, фарфор Ленкин не переколотите. — Лабазников заговорщически шепнул. — А кто у тебя завелся-то? Неужто еще краше Инки?

— Краше. Слушай, — перешел на следующий виток нахальства Роберт. — Ленка наверно себе в Париже барахла накупила, московские шмотки носить не будет.

— А, провинциалочка, — понимающе кивнул Мишка. — «Хороша я, хороша, плохо лишь одета». Да бери, конечно. Ленка сколько раз говорила: вернусь, всё из шкафа на помойку. Только как у твоей цыпы с комплекцией? Ленка у меня, сам знаешь, существо эфемерное. Одежда 42-й, обувь 35-й.

— В самый раз будет.

В общем, и с хатой, и с гардеробом устроилось.

До вечера катались по городу. Пообедали попросту, в пельменной. В глаза Анне он заглядывать по-прежнему не решался, поэтому мыслей ее не слышал. И чем ближе подходило время ехать к Мишке, тем больше нервничал.

В семь часов они вошли в шикарную квартиру на Кутузовском, всю уставленную стеклянными этажерками с фарфоровыми фигурками. Анна так и прилипла к ним — все до одной рассмотрела, а некоторые даже погладила.

Роберт ждал ее в спальне, под огромной златорамной копией матиссовского хоровода, перед широченной арабской кроватью (со вкусом у Мишки с Ленкой было так себе). Сейчас должно было произойти то, ради чего романтические юноши похищают прекрасных девиц. Эротического возбуждения он, однако, не испытывал, лишь непонятный страх.

Минут десять так простоял, всё больше волнуясь, прежде чем наконец заглянула Анна.

«Ты что здесь делаешь?»

Глаза ясные, совершенно невинные, безо всякой задней мысли (уж это-то Дарновский, властитель чужих дум, видел ясно).

Он поспешно шагнул к ней, обнял и опустил глаза, чтоб она не прочла в них страх. Стал целовать ее в шею.

Что же не так? Что мешает?

Инна?

Нет, о ней он сейчас не думал.

Может то, что он не получает подсказок, как в прежние донжуанские времена? Не удается сыграть в «горячо-холодно»? Но за годы моногамного брака с длинноресничной Инной он вроде бы привык обходиться без суфлера.

Нет, не то. Что-то другое мешало Роберту забыть обо всем на свете и умереть от счастья в объятиях прекраснейшей из женщин.

Она взяла его ладонями за виски, мягко подняла ему голову.