Имортист - Никитин Юрий Александрович

– Хорошо, господин президент, – пропела она.

Экран погас.

Дверь распахнулась, Вертинский вошел бодрым пружинистым шагом, на удивление бодрый, подтянутый, подбородок выдвинут, приподнят, будто летит вперед, весь как взведенная пружина, но не при виде опасности, а просто сам по себе переполнен энергией, готов обрушивать направо и налево ураганы, тайфуны, трясти землю и вызывать цунами.

– Счастлив видеть вас, господин президент!

Рукопожатие его все такое же энергичное и короткое, невербально сообщающее, что хозяин этих пальцев силен и бодр, готов свернуть горы. Я указал на кресло, он выждал, пока я опускался в свое, еще не остывшее от моей задницы.

Я молчал, всматриваясь, не понимая, что меня так смутно тревожит. Вертинский старше меня, по крайней мере, лет на пятнадцать, последние годы все грузнел, полнел, как и положено в нашем мире, но за последний месяц заметно подтянулся, женщины в таких случаях начинают злорадным шепотом о подтяжках, дерьмолифтинге и прочих ухищрениях, но мужчинам для такого же эффекта достаточно бывает просто встряхнуться, выпрямить спину, втянуть живот, перестать выходить на улицу в трениках.

Вошла Александра, на подносе два больших поллитровых стакана и запотевший кувшин с оранжевым соком. Вертинский покосился одним глазом, как хамелеон, но промолчал.

– И я рад вас видеть, Иван Данилович, – проговорил я. – Вы никак спортивную секцию начали посещать?

Он отмахнулся:

– Какие секции! Но режим пересмотрел, пересмотрел. Внес некоторые изменения, что верно, то верно. От коньячка отказался, жареное мясо травкой заменил… Не поверите, за две недели семь кило сбросил!.. Семь кило дурного мяса, что висело на мне… Это я, как говорил классик, себя под имортизмом чищу.

– Я и вижу, что весь сияете… Тогда прошу стаканчик сока. Морковный! Говорят, полезнее апельсинового.

Александра выставила стаканы и кувшин строго между нами, ушла. Вертинский взял стакан спокойно, уверенно, раньше бы поотнекивался, а если бы и взял, то с недоумением дул бы на пену, морщился, сейчас же попросту отпил сразу половину стакана.

– Спасибо, прекрасный сок. А сияю потому, что, пока шел по коридору, еще одна идея пришла…

– Ну-ну, дерзайте, – предложил я, слегка заныли зубы, подумал было о пародонтозе, но с чего вдруг, что-то нервное. – Что за идея такая?

Он сказал с удовольствием, улыбаясь широко, как раньше не делал:

– Не стоит ли нам, имортам, все-таки ввести некие опознавательные знаки? Ну, типа, пионерский салют, два пальца или один – средний – кверху, гвоздика за ухом, морковь в петлице, большой палец в ременной петле брюк… Чтобы имортист мог узнать в скопище народа своего? Нас мало, надо поддерживать друг друга, как завязавшие алкоголики! С кем поведешься…

Я кивнул, не сводя с него взгляда. Вертинский слишком оживлен, говорит очень громко. Он всегда был тихим интеллигентом в компаниях и только в залах суда, когда требовались напор и жизнерадостность, бывал оживлен и всегда говорил громко, энергично, постоянно жестикулировал, к вербальному общению добавлял язык хореографии, а то и тактильный, как у муравьев, хорошо хоть не пользовался феромонами… собственного изготовления, а только всевозможными мужскими духами, хотя я до сих пор не могу понять, как это могут быть духи мужские, не больше, чем помада или тушь для ресниц. Но… сейчас? Зачем сейчас, я не судья, которого надо склонить на свою сторону.

– Неплохая идея, – одобрил я осторожно. – Думаю, со временем, возможно, и появятся эти знаки…

Он возмутился с таким юношеским пылом, словно это он был моложе меня на пятнадцать лет:

– Почему со временем? Давайте сейчас!

– Проскочили этап, – объяснил я.

– Когда?

– Когда взяли власть, – сказал я терпеливо. – Тайные знаки нужны для тайных обществ. А мы – открыты. Не обмениваются же особыми приветствиями члены партий…

– В некоторых, – возразил он живо, – обмениваются!

– Я же не говорю, – пояснил я, – что не стоит этого делать. Просто острой необходимости нет. Уже нет. Проскочили. Хотя вы правы, ведь приветствуют же при встрече друг друга военные! Всегда приветствовали друг друга рыцари. А у паладинов вообще были свои особые знаки. Так что, конечно…

Я умолк, посмотрел ему в лицо, но Вертинский снова ничего не сказал, я взял высокий стакан с соком, кончики пальцев приятно обожгло холодом. Вчера Александра попыталась подавать сок теплым, чтобы я не простудил горло, но на такую жертву я не пошел, иморт хренов, по мне, лучше уж рискнуть однажды схватить ангину и дня три поглотать таблетки, чем ежедневно пить вместо сока тошнотворное пойло. Ну, пусть не пойло, это я перегнул, но все же…

Вертинский тоже отпил сока, глаза на миг стали настороженными, он сделал вдох… и после короткой заминки сказал:

– Если разделить все, что создается цивилизацией для обезьяны в человеке и что для собственно человека, то даже не иморт, а просто здравомыслящий придет в ужас. Все, ну почти все работает на скота в человеке! И даже то, что создавалось для «разумного, вечного», как телевидение или компьютеры, служит скоту, судя по телепрограммам и баймам, что единственные способствуют разработке более скоростных процессоров, более емких хардов, мощных акселераторов… А уж если взять товары народного потребления… Ну, скажите, человеку нужно ли триста тысяч оттенков различных вин? Восемьсот сортов сигарет?..

Я кивнул, ответа вроде бы и не требовалось, говорятся очевидные вещи, по крайней мере – для нас очевидные, но из вежливости сказал:

– Да-да, люди ушли не по той дороге… Как Дон Жуан, что начал искать божественную гармонию в женщинах.

Он с готовностью хохотнул:

– Не понимая, что все бабы одинаковы! Сегодня я слышал в новостях, что наш патриарх желает возвести в сан святой какую-то свою родственницу. Да еще и построить церковь в ее честь! Меня прямо воротит от этой толстой наглой рожи. Как же, святейший… Вы заметили, как он себя величает? Все эти святые на иконах, которым молятся, – просто святые, а он – святейший!.. Чуть-чуть ниже самого Бога, а то и вовсе, гм, вровень. Или даже выше. Ведь Бог свят, а патриарх – святейший!

Он допил сок, вопросительно взглянул на кувшин, на меня. Я кивнул, он тут же наполнил стакан, потянулся с кувшином к моему, но я покачал головой.

– Хотя народ, – сказал он, – поддерживает правительство, правительство не должно поддерживать народ. Это аксиома. Право – это всегда то, что истинно и справедливо. Законам слишком мягким редко повинуются, законы же слишком суровые редко приводят к исполнению. Мы должны не просто приводить их в исполнение, но такие казни я предлагаю показывать по телевидению! Да, жестоко, но слишком в обществе укоренилось мнение, что даже тех, кто должен быть казнен, просто ссылают куда-то на урановые рудники или на засекреченные заводы.