Похититель вечности - Бойн Джон

— Самое время, — сказал Мартин, всегда готовый поговорить о своей карьере. — Не знаю, как вы, Матье, а я считаю, что мы уже сделали, все что могли. Буду с вами совершенно откровенен.

— Вы так считаете? — изумленно спросил я.

— Именно, — твердо ответил он. — Я и сам как раз намеревался обсудить это с вами. Мы с Полли уже говорили на эту тему, и у нас возникла отличная идея. Настоящий прорыв. Надеюсь, вы это поймете, — добавил он с видом человека, который на самом деле надеется, что я пойму, насколько это важно.

Он хочет подать в отставку, обрадованно подумал я. Он хочет подать в отставку!

— Нас нужно передвинуть в прайм–тайм, — заявил он с улыбкой, словно преподнося мне свое имя в сиянии софитов. — Мы перенесем шоу в прайм–тайм и сделаем его на час длиннее. Группа гостей каждую неделю. Публика в студии. — Он наклонился вперед, точно собирался водрузить вишенку на верхушку торта. — Я могу перемещаться по студии с микрофоном! — радостно добавил он. — Подумайте об этом. Это грандиозно.

Я кивнул:

— Хорошо. Это, конечно же, идея.

— Матье, — мягко сказала Полли и мне почему–то показалось, что если я вдруг соглашусь на эту абсурдную затею, то она предложит себя в качестве продюсера. Жаждущих получить работу я распознаю невооруженным взглядом. — Формат, в котором мы работаем… он отжил свое. Все это понимают.

— О, согласен, — сказал я. — Это не вызывает сомнений.

— Но нам все еще есть, что предложить. У нас есть своя аудитория. Нам просто нужно модернизировать программу, вот и все. В роли политиков выступают люди все более далекие от стоящих у власти, а Разгневанный Либерал… ну, вы же видели, кто у нас был на прошлой неделе? — Я покачал головой — я редко смотрю телевизор, если могу этого избежать, и уж тем более — свою станцию. — Ведущий детской телепередачи, — сказала она, печально качая головой. — Какой–то младенец семнадцати лет с белокурыми кудряшками и ямочками на щеках. Выглядел так, будто он пробуется на роль Оливера^[79]. Мы спросили, что он думает о евро и все, что он выдал: надо заменить портрет королевы на Спорти Спайс^[80]. — (Снова — «мы»). — Право, Матье. Мартин не должен интервьюировать таких людей. Это ниже его достоинства.

— Да, это так. Я понимаю, — ответил я. Я не мог с ней не согласится. В свои лучшие годы Мартин прекрасно справлялся с работой. Он развлекал всех своими безумными взглядами, но при этом всегда задавал правильные вопросы и сразу же замечал лицемерие, скрывающееся под тщательно прописанными, хорошо подготовленными, придуманными Центральным офисом, одобренными шефом ответами. Без сомнения, то, чем он занимался сейчас, лишь принижало его прошлые заслуги. Но он старел и уже утратил былую проницательность; я стал задумываться — а если он не просто шокирует, а и в самом деле верит в то, что говорит? Я уже подозревал, что так оно и есть. Возраст озлобил его. Я отказался от всех своих заготовок и решил попробовать иную, более опасную, тактику.

— Вы когда–нибудь ощущали себя старым? — тихо спросил я, откинувшись в кресле и подливая себе в стакан воды из бутылки. Капля брызнула мне на щеку, и я медленно ее вытер, избегая смотреть на них.

— Я — что? — изумленно спросил Мартин. — Чувствую ли я себя…

— Иногда, — сказал я, повысив голос и глядя в пространство, — я чувствую себя ужасно старым. Мне хочется бросить все и уехать… не знаю, на юг Франции или еще куда. Пляжи, Монако. Знаете, я никогда не бывал в Монако, — задумчиво добавил я, и в самом деле озадачившись, почему же я там не был. Хотя времени у меня, разумеется, в избытке.

— Монако, — повторила Полли, глядя на меня так, точно я сошел с ума.

— Вам никогда не хотелось просто жить в свое удовольствие? — спросил я, глядя в глаза Мартину. — Высыпаться по утрам? Делать, что хочешь? Не проверять все время рейтинги. Носить весь день рубашку с расстегнутым воротничком.

— Нет, — нерешительно ответил Мартин. — Да нет, нет, в самом деле. Я хочу сказать, мне нравится… Почему вы спрашиваете?

— Шоу не работает, Мартин, — четко произнес я. — И дело не в гостях, и не во времени выхода в эфир, и не в семнадцатилетках с ямочками, и не в формате, и даже не в вас. Просто оно изжило себя, вот и все. Вспомните все самые знаменитые телепрограммы последних тридцати лет. «Даллас», «Ваше здоровье!»^[81], «Шоу Бадди Риклза». Все они когда–нибудь заканчиваются. Вне зависимости от того, насколько были хороши, насколько их любила публика. Иногда просто понимаешь, что все кончено. Настало время прощаться.