Дэмономания - Краули Джон

Что чувствовать?

Ну, хотя бы не распад, а цельность и движение; должна осознавать, кто я и что я существую. Хотя бы.

Вчера Роз еще знала, кто она и кем собирается стать. Она была аспиранткой, изучала американскую и английскую литературу, специализируясь на языкознании; она была или готовилась стать учительницей. На прошлой неделе Роз нашла в «Чаще» журнал с объявлением, что языковой школе в Лиме как раз такой человек и требуется; и с этого момента, каждый день понемножку, Роз стала превращаться в того человека. Она хорошо владела испанским (по правде — только на уровне колледжа, и то давно). Жила на квартире, в комнатушке на верхнем этаже городского дома старой постройки; сперва ей было одиноко и страшновато, но потом она стала узнавать город, знакомиться с молодыми людьми, ходить на пляж и в горы. Уроки она вела для юношей и девушек, собиравшихся стать стюардессами или мелкими торговыми служащими, — спокойных ребят с прекрасными манерами, словно выходцев из иной эпохи или, по крайней мере, иного десятилетия. В обществе новых знакомых, студентов и не только, она шла от приключения к приключению, какому — заранее не сказать, но она предчувствовала его и не возвращалась пройденными путями, если возвращалась вообще.

Много дней присутствие в душе «такого человека» грело Роз, словно ребенок в ее лоне, — или, вернее, как, по ее представлениям, дитя может согревать женщину. А сегодня утром, проснувшись, она обнаружила, что ее новое «я» исчезло. Может, умерло, но уж точно — исчезло, оставив после себя холодную пустоту, ужасную холодную дыру, которую прежде заполняло. Лима казалась далекой и безвоздушной, как Луна. Отксеренная страничка журнала глядела на нее с ночного столика так же мертво, не обещая ничего, кроме жестокой шутки.

Умерло.

И это умерло. Настанет день, когда умирать будет больше нечему, останется она одна.

Босой ногой она пихнула лежащий на полу листок, так что он перевернулся вверх тормашками, и Год Великого Подъема оказался спуском в долину. Какая теперь, к черту, разница. Он тоже мертв.

Пирс (предложивший ей — может, в шутку, откуда ей знать, — помощь в оформлении Майковых набросков в книгу, самоучитель или хотя бы конспект учебника) спросил как-то: почему кривая так скучна и двухмерна? отчего не спираль, которой мы поднимаемся, точно по склону горы, каждые семь лет возвращаясь на то же место, но выше, на новом уровне?

Почему выше? — спросила она сейчас, не тогда. Почему выше?

Почему восхождение?

Электрические часы, мерцавшие на столе, не умерли, только они и жили, и по ним Роз увидела, что опаздывает, еще как опаздывает. Мысль о поездке в горы, в «Чащу», парализовала ее, хотя она возлагала большие надежды на этот день и открывшуюся возможность. Она попыталась осознать, что опаздывает и что пора бежать, но ее не покидала мысль, что неплохо бы сегодня вообще смыться куда-нибудь, поехать на север, забрести в торговый пассаж, куда еще не заглядывала. Постричься. Думая и воображая, она чувствовала, что скользит по склону Года Великого Штопора, конца-края которому не видать, — и еще долго не могла пошевелиться.

А тем временем туман над Блэкбери исчез, словно ветер сорвал одеяло; и Пирс вовсю трудился в желтом домике на берегу, отчасти скрытом, как звериное логово, среди сумахов с огненными верхушками. Слышалось только неровное постукивание электрической пишущей машинки, которую он вытащил на веранду, да еще поскрипывание кухонного стула, когда Пирс откидывался подумать и отдохнуть.

Начать он решил с исторического анекдота.^{18}

Однажды утром, вскоре после Рождества 1666 года, к голландскому медику и ученому Иоганну Фридриху Швейцеру, известному под именем Гельвеции, явился посетитель — невысокий безбородый человек в простой одежде, с акцентом, выдававшим в нем, как решил Гельвеции, выходца из Шотландии. День был снежный, незнакомец же прошел, не вытирая обуви. Он сказал, что, судя по ученым трудам Гельвеция, тот скептически относится к алхимическим трансмутациям, и Гельвеции признал, что никогда не видал, чтобы такие совершались. Тогда незнакомец показал ему «изящную коробочку слоновой кости, из которой вынул три увесистых куска Камня, каждый размером с грецкий орех». Он сказал, что не может дать их Гельвецию, но позволил подержать один кусочек, и, пока гость рассказывал о силе камня и о том, как тот к нему попал, хозяин сумел отколупнуть немного ногтем. Когда посетитель ушел, обещав зайти еще, Гельвеции извлек вещество из-под ногтя, затем изучил его, следуя кое-каким намекам, оброненным незнакомцем. Но безуспешно. Во время следующего визита гость, поколебавшись, дал Гельвецию кусочек камня размером с семечко репы. Когда же хозяин высказал опасение, что этого будет недостаточно, незнакомец забрал кусочек, разломил надвое, оставил лишь половину, «аккуратно завернув в синюю бумагу», и сказал, что такой малости вполне хватит. Действительно, в ту же ночь супруга Гельвеция, обучавшаяся Искусству, убедила его опробовать камень, и вместе они превратили пол-унции свинца в золото, оказавшееся при исследовании высочайшей пробы.