Дэмономания - Краули Джон

С очередным возвратом каретки листок вылетел из машинки, готовенький, как тост из тостера, и Пирс заправил следующий. Умея быстро и аккуратно писать от руки, Пирс никогда не учился печатать и стучал по клавишам, словно дрова колол, бия могучим указательным пальцем, высунув от напряжения язык, и к полудню, осилив не более четырех-пяти страниц, падал в изнеможении.

Работал Пирс обычно в огромном старом халате, унаследованном от дяди Сэма, доктора Сэма Олифанта, ныне покойного. Это роскошное одеяние подарил доктору кто-то из пациентов, кому он спас жизнь (нет, конечно нет, но подлинную причину Пирс уже забыл), и дядя никогда его не надевал. Халат был тяжел, как риза епископа, из толстого бархата снаружи и пурпурного атласа изнутри. Пирс носил его непременно наизнанку, прикосновение липкого атласа к коже казалось отвратительным, а изнутри отделка была так же хороша, как и снаружи: все швы внутрь, воротник высокий, рукава просторные. Пояс потерялся, и Пирс обвязывался широким кожаным ремнем. Роз смеялась, видя его в этом одеянии, опоясанном кушаком; поначалу смеялась.

«Приведенное сообщение, — печатал он, — примечательно по нескольким причинам. Во-первых, оно весьма обстоятельно; в нем почти нет того романтически-сказочного настроя, который обычно отличает встречи с Таинственным Мастером. Утверждается, что алхимик оставил Гельвеция наедине с преобразующим веществом, которым снабдил его, чтобы тот опробовал Камень сам; шарлатаны и жулики, которых тогда было в избытке, всегда присутствовали при опытах и располагали множеством способов создать видимость сотворения золота. Третье и, вероятно, самое необычное: незнакомец не просил денег, никаких капиталовложений, ни унции золота взамен на обещание, что оно вернется десятерицей. Он просто исчез, и больше его не видели».

Печатая эту хорошо известную историю, Пирс впервые заметил — подобно сыщику из детективного романа, разбирающему улики, — наличный с самого начала факт, на который не обратили внимания; теперь ему подумалось, что он знает объяснение. Но продолжил он так, как задумал ранее.

«Таким образом, возможны, кажется, только два вывода: либо Гельвеции солгал, либо он изготовил золото.

Теперь мы знаем, что золото — элемент, как и свинец; следовательно, нельзя получить одно из другого путем нагревания в смеси с каким-то третьим веществом, чем бы оно ни являлось. Следовательно, Гельвеции лжет, ярко, убедительно и без всякой видимой причины (он более никогда не пытался сотворить золото).

Существует, однако, еще одна вероятность, наименее правдоподобная, откровенно абсурдная: Гельвеции действительно изготовил золото имевшимися у него средствами, но сегодня для нас это невозможно — ни тем, ни каким-либо иным способом. Не потому что мы забыли, как совершать трансмутации (хотя и забыли), и не потому, что утратили веру в алхимию (хотя и утратили), но потому что само золото — не то, чем оно некогда было, земля — не та, огонь — не тот».

Он убрал руки с клавиш.

Снежный день 1666 года. В сознании Пирса каждая из десяти цифр имела свой цвет, причем цвета он не выбирал, они являлись ему, сколько он себя помнил: шестерка была белая. Снег на ботинках Мастера; коробочка из слоновой кости с блестящим веществом. Супруга в белом на верхней ступеньке лестницы. Что это у тебя, муженек.

Супруга: вот что подметил Пирс, пересказывая легенду. Супруга, искушенная в Искусстве. А что, если она была заодно с тем якобы Безымянным Мастером. Сумев обмануть мужа, она каким-то образом извлекла золото, в расчете на некое продолжение, кто знает, что ее связывало с тем типом; заговор, не принесший плодов. Тип свалил из города. Жена сохранила все в тайне.

Пирс подумал, не написать ли примечание; потом решил, что не стоит. В своей книге он искал свидетельства тому, что мир раньше был не таков, как теперь; самые незначительные факты, банальные, но неопровержимые истории, которые зажгут в душах его читателей сумасбродную уверенность или хотя бы подразнят их возможностями. Но он и не обещал, не обещал наверняка, что хоть один из предложенных им товаров не исчезнет в момент сделки; его философия, собственно, и подразумевала, что как раз исчезнет. Но выпячивать собственные парадоксы — не его профиль. Quinon intellegit, aut taceat aut discat: если не просекаешь, заткнись или обмозгуй.^{19}

«Возможно, — печатал он, — что все прочие описанные случаи изготовления золота с помощью огня — а их сотни, и почти все выглядят вариациями на одну и ту же тему, подобно сюжетам старых комедий, — возможно, все они мнимы, все возникли, когда кто-то солгал, или принял желаемое за действительное, или ошибки накопились при многочисленных пересказах: История играет в испорченный телефон, и анекдоты становятся доходчивыми, удивительными или поучительными свидетельствами. Может быть, этот случай — единственно подлинный из всех, что нам известны; он один избежал помех наступающего Времени, которое подделало все прочие, — и после крушения старого мира добрался до нас, как слуга Иова: и спасся только я один, чтобы возвестить тебе».^{20}