Похититель вечности - Бойн Джон

Я кивнул и задумался, смог бы я быть столь вежлив с человеком, который так обошелся с моей сестрой. Я почувствовал, что продолжать разговор о ней за ее спиной было бы неуместно, и еще раз поздравил его с успехом — единственное, помимо Селин, что мы бы могли обсуждать с некоторым энтузиазмом. И вновь — как будто в темной комнате зажгли рождественскую елку. Лицо барона разгладилось, глаза вспыхнули, щеки слегка разрумянились, и он тут же забыл о неловком моменте, только что между нами возникшем.

— Должен признаться, — сказал он, — я и сам подчас не верил, что мы справимся. А теперь, похоже, Игры почти готовы. Осталось всего семнадцать месяцев.

— А вы готовы? — спросил я. Он открыл было рот, чтобы что–то ответить, но затем нервно оглядел сад.

— Пойдемте в дом, — предложил он. — Найдем тихий уголок, где сможем поговорить. Может, вы дадите мне кое–какие советы. Вы ведь в некотором смысле деловой человек, верно?

— За эти годы я заработал немного денег, — признался я.

— Хорошо, хорошо, — быстро сказал он. — Тогда, возможно, вы знаете, к кому я смогу обратиться по некоему поводу. Идемте же. Пройдем внутрь.

С этими словами он взял меня под руку и повел через салон в комнаты наверху; мы расположились перед камином, и он поведал о трудностях с которыми столкнулся, а я объяснил, каким образом смогу ему помочь.

Неделю спустя я вернулся в Египет, чтобы завершить последние сделки; там я озабоченно просматривал газеты в поисках свежих новостей об Олимпийских играх. Невероятно, однако выходило, что решение устроить Игры в Афинах было принято без консультаций с греческим правительством, которое почти не располагало средствами на столь несерьезное дело, как Олимпиада. Тогда в игру вступило венгерское правительство и предложило провести первые Игры на их территории — при условии, что высокопоставленный чиновник из Будапешта получит власть наравне с Викеласом. Если бы их предложение приняли, то, разумеется, Пьера бы просто отстранили от работы; от одной мысли об этом он впадал в уныние.

— Вот почему я хотел подождать до 1900 года, — объяснял он мне в тот вечер на приеме в честь Журе, когда мы уже изрядно выпили; он нервничал, но старался не верить в худшее. — Мы не готовы. Афины не готовы. Будапешт, разумеется, тоже не готов. Если бы у нас было еще несколько лет на подготовку, все прошло бы прекрасно. А глядя на то, как обстоят дела сейчас, я вижу, как моя мечта растворяется в воздухе.

Я усмотрел в этом возможность исправить то зло, которое я, к несчастью, причинил Селин. Узнав, что я помогаю ее брату осуществить его давнюю мечту, она, возможно, сможет простить меня за то горе, что я принес в ее жизнь. Я не рассчитывал на примирение — даже не был уверен, что хочу этого, — но чувствовал, что теперь обязан отдать долг и постараться больше не причинять людям боль безо всякой на то необходимости. Я обидел свою жену, но теперь у меня есть возможность помочь ее брату. Простая справедливость требует, чтобы я это сделал.

Пьер договорился о встрече с кронпринцем Константином^[50], который уже создал разнообразные комитеты, чтобы обеспечить финансирование всего предприятия, мы обсудили всевозможные планы, чтобы увериться, что Игры состоятся в Афинах. Затем я снова съездил в Египет и договорился о встрече с Георгом Авероффым^[51] — одним из крупнейших деловых людей страны. Он был известным греческим филантропом — помимо прочего оплатил постройку Афинского политехнического института, военной академии и колоний для несовершеннолетних преступников. Я неоднократно встречался с ним в те годы и знал, что он охотно поддерживает подобные проекты, но отношения у нас были прохладные. Я совершил ошибку — дал интервью местной газете в связи с планами городского строительства и там покритиковал некоторые капиталовложения Авероффа. Хотя мы занимались схожими проектами, он был куда более состоятельным человеком, его годовой чистый доход с процентов составлял примерно половину всего моего капитала. Я был тогда в не лучшей форме, и меня глупо раздражало мелькавшее по всей в Александрии имя «Аверофф» там, где я хотел видеть иное — «Заилль». Я считал личным оскорблением, что не могу добиться такого уважения и восхищения местного населения, которое они испытывали к этому великому дельцу. И потому высмеял ряд его построек, больше того — назвал его фирменные высокие окна и отделку в стиле рококо «грязью, пачкающей великий город, оспинами на лике современной Александрии». Я наговорил еще много чего, но все это было с моей стороны несерьезной ребяческой чепухой и низостью. Вскоре после этого ко мне пришел один из людей Авероффа и сказал, что на сей раз они не намерены предпринимать против меня никаких действий, но Аверофф был бы весьма признателен, если бы я больше не упоминал его имя в прессе. Меня настолько смутило, что газета выставила меня пустым и недалеким простофилей, что я незамедлительно пошел на уступки. Естественно, тогда я и не подозревал, что мне придется встречаться с ним и смиренно, с протянутой рукой просить о помощи.