2024-й - Никитин Юрий Александрович

Василий Петрович, как специалист, говорил, что ломать и перестраивать такие дома слишком накладно. Целые города надо сносить, потому скоро станут темными, пустыми и заброшенными. Народец еще какое-то время поживет в отдельных домах, многие не нажрались простором, потом начнут сбиваться в кучки, как уже сбиваются, по интересам.

Алёна вышла из ванной свеженькая и благоухающая, улыбка на лице.

— С облегчением, — сказал я, — что есть будешь?

— Я уже все заказала, — сообщила она. — Покажи, что у тебя за проблемы с наложением вектора тензорастики…

— Сама заказала? — спросил я с недоверием.

Она отмахнулась:

— Все некогда перепоручить автоматам. Да и зачем?

Я пожал плечами:

— Ну-у… чтобы самому не возиться. А вообще не знаю, что мне подают на обед.

— Ты мужчина, — сказала она снисходительно, — ты отметаешь все лишнее. А мы, женщины, от мелочей отказываемся не так легко…

— Ты женщина? — удивился я. — На фиг тебе это надо?

— Что? — переспросила она. — Быть женщиной?

— Ну да…

Она подумала, нахмурила брови.

— А что в этом плохого? Ну, женщина… и что? Какая разница?

— Ты же сама говоришь, что женщины слишком вникают во всякие мелочи.

Он прошлась по комнате, кресло катилось за нею, стараясь подставиться мягким сиденьем, наконец просто боднуло под колени, и Алёна с размаху погрузилась в его роскошные объятия, красиво вскинув ноги. Поспешно подкатил столик, манипуляторы поставили два хрустальных бокала и наполнили на треть красным вином.

— Знаешь, — сказала она с удовольствием, — некоторые мелочи весьма… приятные. Как вот это вино. Только почему красное?

— Не знаю, — ответил я рассеянно. — Это не я выбирал. Наверное, потому, что красное как-то защищает от атеросклероза, инфарктов, инсультов, еще какой-то ерунды…

— А кто выбирал? — спросила она с подозрением в голосе.

— Не знаю, — ответил я честно. — Бар и холодильник вообще-то получают указания от кровати. Пока я сплю, она даже уровень сахара в крови проверяет, зараза. И всей квартире раздает указания…

Она с великим изумлением уставилась на что-то за моей спиной.

— Настоящая джезва? Ты что… все еще пьешь кофе?

Я с кривой улыбкой развел руками:

— Все еще… иногда. Так. Для вкуса. Ностальгия… Но, конечно, пользуюсь и алатропом и некстером.

— А геппом?

Я отмахнулся:

— Не знаю, душа не лежит к расслабляющим. Я из тех, кто в старину ни за что не притронулся бы к марихуане, но с кокаина не слезал бы.

Она пробормотала:

— Я тоже предпочитаю стимуляторы.

Чтобы выказать себя крутым мачо, я закрыл папку с диковинными рецептами и велел приготовить просто яичницу с ветчиной. Единственное, что аппаратура решила без нас, это удвоила количество яиц и утроила ветчины. Наверное, мы выглядели достаточно голодными.

Алёна быстро и без жеманства опустошала свою тарелку, я сижу напротив, но она поглядывала поверх моей головы, на стене гибкий экран, что переходит и на соседние стены, слышно, как шумно плещется море, кричат чайки, доносятся азартные крики и глухие удары по мячу.

Пляжей обычного типа почти не осталось, все стали нудистскими. И даже те, которые не нудистские официально, все-таки где наполовину, а где и намного больше заняты нудистами. Когда проблема увеличения пенисов исчезла, все больше мужчин вдруг открыли, что они вообще-то нудисты, а когда подкачка геля в половые губы стала настолько рутинным делом, что можно раздувать их до любых размеров в домашних условиях, то и женщины ощутили, что в нудизме что-то есть, есть.

Наконец на обычных пляжах нудистов стало столько, что на мужчин в плавках смотрели с иронией: и что он там скрывает? Сморщенный крючок или что-то мелкое и винтообразное? А если женщина в купальнике, то у нее там нечто такое, что даже пластический хирург опускает руки?

Но полной и окончательной победой нудисты наслаждались всего два-три года. А потом появились модификанты, на их фоне нудисты теперь выглядят старомодными и отсталыми.

Алёна опустила взгляд на меня, повела в воздухе пальцем, и пляж мгновенно сменился чинной атмосферой государственных учреждений. Чиновники вскинули руки с бумажками, по старой традиции какой-то законопроект или межправительственное соглашение одобряя именно таким образом.

— Молодец, — сказал я хмуро, — сразу отыскала.

— Это было непросто, — призналась она. — У тебя семь тысяч развлекательных каналов, триста информационных и всего шесть по-настоящему дельных.

Я буркнул:

— Во все века клоуны всех мастей были популярнее и заметнее ученых, политиков, философов, мудрецов. Начиная с допещерных и пещерных эпох и до нынешнего времени. И сейчас новость ли, что телеканал Академии наук менее популярен в сети, чем любой из развлекушек?

Она поморщилась:

— Еще скажи, что Аня Межелайтис известнее любого нобелевского лауреата, что создатель компьютера умер в бедности, а создатель порносайтов покупает дворцы и оборудует в личных суперлайнерах бассейны, а на яхтах ставит теннисные корты для себя и друзей!

— И скажу, — пообещал я, потом махнул рукой: — Дразнишься? И так все знаешь.

Она сдвинулась вместе с креслом в сторону и похлопала по корпусу стиральную машину.

— А хорошо, — сказала она деловито, — что всех роботов, хоть кухонных, хоть садовников, всегда снабжают половыми органами. Хотя по правилам они и тщательно замаскированы, но даже я могу понять, как быстро их высвободить наружу и как закрепить на постоянное место.

— И где там половые органы? — осведомился я мрачно.

— Может быть, — предположила она, — ты убрал перед моим приходом?

Я пожал плечами:

— А смысл? Через несколько часов узнаешь обо мне все. У меня не останется тайн.

— Страшно? — спросила она с сочувствием.

— Страшно, — сознался я. — Как-то относился бездумно, видел только плюсы, а теперь мороз по шкуре… И вдруг ощутил, как дорожу твоим мнением. Жутко все разом потерять.

Она отмахнулась:

— Не боись, мое мнение о тебе не шибко высокое. А если честно, то… нет, не скажу.

— Спасибо, — сказал я. — Наверное, только потому с тобой у меня и комфорт. Любовь — это когда можно без стеснения перднуть в постели. Или посидеть рядом на унитазе… Хотя вообще-то, когда дрыхли в твоей постели, ты пукала довольно мощно, но все равно было комфортно и совсем не противно…

Она вскрикнула в великом возмущении:

— Что? Я? Да никогда в жизни!

— Жаль, — сказал я печально, — вот видишь, и не пукала, и на унитазах не сидели.

— У меня только один унитаз, — напомнила она ядовито. — Правда, у Лены-манекенщицы два… Когда ты утром на нем кряхтел, я чистила рядом над раковиной зубы.

— И ничего не кряхтел, — ответил я с обидой. — У меня там все в порядке. Это у тебя…

— Что? — спросила она. — У меня анус с кавернами?

— Нет, — согласился я с объективностью спортсмена. — Анус у тебя чудо. Модифицировала или такой и был?

Она посмотрела в удивлении.

— А тебе не все равно? Или ты биокон?

— Нет-нет, — сказал я поспешно, — что ты!.. Конечно, все равно. Главное результат.

— И как? — спросила она. — Ладно, не мучайся с ответом. Я и так знаю, что анус у меня отпадный, все хвалят.

— Ты вся отпадная, — сказал я тихо.

Она повернулась ко мне и спросила негромко и с недоверием в голосе:

— Правда?

— Правда.

— Это тебе так сказали… или ты сам решил?

— Что мне другие? — ответил я с обидой. — Мы всегда все делаем по-своему. Даже если сосед прав, скорее шагнем в неправость, чем дадим подумать на себя, будто на нас подействовали… У тебя и здесь таблетки?

Она кивнула, на блюдце выкатились мелкие цветные шарики драже.

— Ты разве не принимаешь?

— Только дикари не принимают, — ответил я.

Человек, как ни крути, все-таки обезьяна, хоть и наиболее развитая и социализированная. Но все, чем наполнена жизнь человека: война, культура, искусство, религия, политика, этикет, — лишь продолжение обезьяньих инстинктов. Сейчас же мы, начиная принимать препараты нового поколения, вступаем на первую ступеньку изменения самой сути человека… точнее, сходим с той линии, что роднит нас не только с обезьяной, а через нее со всеми предками, вплоть до амебы.

— А тетракс пьешь?

— Рассасывал под языком, — сказал я.

— А я колола, — призналась она. — Так действует быстрее. Неужели я прошла дальше тебя?

Я покачал головой:

— Я тоже сперва колол. Но так слишком взрывной эффект, а длится всего семь часов. А когда под языком — голова ясная, а память абсолютная двенадцать часов!

— И все это время держишь под языком?

Я рассмеялся:

— Не все, но приходится долго, ты права. Что делать, технологии пока несовершенны…