Сияние - Кинг Стивен

Снегоход за стенами отеля все быстрее мчался по дороге. «Оверлук» словно бы стремительно несся навстречу. В лицо Холлоранну летел снег. Бегущий впереди свет фары выхватил из темноты морду овчарки, ее пустые глаза, лишенные глазниц.

Потом собака отпрянула, оставив брешь. Напрягая остаток сил, Холлоранн дернул рычаг скорости, и снегоход, брыкаясь, взметая тучи снега, угрожая перевернуться вверх дном, описал крутую дугу. Багажник ударился о нижние ступени крыльца и срикошетил. Холлоранн молниеносно оказался на снегу и помчался вверх по ступеням. Он споткнулся, упал, поднялся. Совсем близко за спиной (опять у Дика в голове) раздалось собачье рычание. Плечо парки что-то вспороло, а потом Холлоранн оказался на крыльце, в безопасности, он стоял в узком проходе, который Джек расчистил в сугробах. Звери были слишком крупными, чтобы пролезть сюда.

Дик добрался до большой двустворчатой двери, которая вела в вестибюль, и опять полез за ключами. Вытаскивая их, он надавил на ручку и та свободно повернулась. Он толкнул дверь и вошел.

– Дэнни! – хрипло крикнул он. – Дэнни, где ты?

Ответом была тишина.

Дик обшарил глазами вестибюль, добрался до подножия широкой лестницы и у него вырвалось хриплое «ах!». Перемазанный, залитый кровью ковер. Клочок розового махрового халата. Вверх по лестнице вел кровавый след. Перила тоже были в крови.

– Господи Иисусе, – пробормотал он и снова повысил голос:

– Дэнни! ДЭННИ!

Царящая в отеле тишина казалась издевательской, она дразнила эхом, которое жило здесь испокон века – скрытое, но неизбывное.

(Дэнни? Кто это Дэнни? Знает тут кто-нибудь какого-нибудь Дэнни? Дэнни, Дэнни, у кого Дэнни? Кто будет играть в «покрути Дэнни»? В «накрути Дэнни хвост»? Катись отсюда, черный. Тут никто сроду не знал никакого Дэнни)

Иисусе, что же, он прошел через все это, чтобы опоздать?

Неужели все уже кончено?

Прыгая через две ступеньки, Дик взбежал по лестнице и остановился на площадке второго этажа. Кровь тянулась до квартиры смотрителя. Холлоранн шагал по короткому коридорчику, а ужас растекался по его жилам, тихонько подбираясь к рассудку. Звери живой изгороди – плохо, но вот это было много хуже. В душе Дик уже не сомневался, что обнаружит, когда дойдет до комнаты.

Увидеть это он не торопился.

Пока Холлоранн поднимался по лестнице, Джек прятался в лифте, и теперь подкрадывался к фигуре в парке с заснеженным капюшоном со спины – улыбающийся призрак, вымазанный свежей и запекшейся кровью. Молоток для роке взлетел так высоко, как только позволила раздирающая, сильная

(что, сука заколола меня… не могу вспомнить??)

боль в спине.

– Ну, черномазый, – шептал Джек. – Я тебя отучу совать нос в чужие дела.

Услышав шепот, Холлоранн начал поворачиваться, пригибаться, но молоток для роке со свистом опустился. Капюшон парки недостаточно смягчил удар. В голове у Холлоранна взорвалась шутиха, оставив шлейф звездочек… а потом все исчезло.

Он покачнулся, прислонился к шелковистым обоям, и Джек ударил снова – на этот раз молоток скользнул вбок, раздробив Холлоранну скулу и почти все зубы с левой стороны. Тот безвольно опустился на пол.

– Ну вот, – прошептал Джек. – Ну вот, клянусь Богом.

Где же Дэнни? У него дело к сыну, который лазает туда, куда посторонним вход воспрещен.

Тремя минутами позже на полном теней четвертом этаже с лязгом открылась дверь лифта. Джек Торранс был один. Кабина остановилась на полпути к дверному проему и, чтобы выбраться на этаж, Джеку пришлось подтянуться. Он извивался от боли. За собой Джек тащил сплющенный молоток для роке. Снаружи под карнизами выл и ревел ветер. Глаза Джека вращались в глазницах. В волосах кровь мешалась с конфетти.

Его сын был здесь, наверху. Где-то здесь. Джек чуял это. Предоставленный самому себе, мальчишка мог творить, что угодно: выводить мелками каракули на дорогих шелковистых обоях, портить мебель, бить окна. Парень оказался врунишкой, мошенником, и его следовало наказать… сурово наказать.

Джек Торранс с трудом поднялся.

– Дэнни? – позвал он. – Дэнни, поди сюда на минутку. Ты кое-что натворил, так я хочу, чтобы ты пришел получить по заслугам. Как мужчина. Дэнни? Дэнни?

(Дэнни…)

(Дэнннииии…)

Темнота и коридоры. Он блуждал по темным коридорам, которые напоминали те, что пролегли в отеле «Оверлук», и все же неуловимо отличались от них. Оклеенные шелковистыми обоями стены уходили в такую высь, что, даже вытянув шею, Дэнни не удавалось разглядеть потолок – тот тонул в полумраке. В сумрак же поднимались и запертые двери. В каждой, пониже глазка (в этих гигантских дверях глазки были размером с ружейный прицел), был привинчен крошечный череп со скрещенными костями.

И откуда-то звал Тони.

(Дэннниии…)

Раздался глухой стук, хорошо знакомый мальчику, и хриплые, ослабленные расстоянием, крики. Всех слов разобрать он не мог, но теперь текст был уже известен. Дэнни слышал его раньше – и во сне, и наяву.

Он остановился – малыш, всего три года назад выбравшийся из пеленок, – и попытался определить, где оказался, где мог оказаться. Мальчик боялся – но жить эта боязнь не мешала. Последние два месяца его ни на минуту не покидал страх, сила которого менялась от постоянного беспокойства до откровенного, не дающего думать ужаса. Сегодняшний же страх жить не мешал. Но Дэнни хотелось узнать, почему появился Тони, почему тот звал его по имени в коридоре, который не был ни частью реального мира, ни частью страны видений, где Тони иногда показывал Дэнни разные вещи. Да что же это, где…

– Дэнни.

Далеко-далеко в огромном коридоре темная фигурка Тони – почти такая же крошечная, как сам Дэнни.

– Где я? – тихо обратился он к Тони.

– Спишь, – ответил тот. – Спишь в спальне папы и мамы.

В голосе Тони звучала печаль.

– Дэнни, – сказал он. – Твоей маме сделают очень больно. Может быть, убьют. Мистера Холлоранна тоже.

– Нет!

Дэнни выкрикнул это, сдерживая горечь и ужас, которые, казалось, источало мрачное призрачное окружение. Однако в сознании возникли образы смерти: распластанная по автостраде лягушка – странный отпечаток; сломанные папины часы, лежащие наверху коробки с мусором и предназначенные на выброс; могильные плиты, под каждой из которых лежит покойник; мертвая сойка возле телеграфного столба; холодные объедки, которые мама отскребала с тарелок, скидывая в темную пасть мусорного ведра.