Сияние - Кинг Стивен

– Думаю, я справлюсь как следует, – сказал Джек.

– Хорошо. Буду с вами в контакте. – Но он по-прежнему медлил, будто ждал, что ветер придет на помощь и, может быть, отнесет его к машине. Уллман вздохнул. – Ну, ладно. Желаю хорошо провести зиму, мистер Торранс, миссис Торранс. И тебе, Дэнни.

– Спасибо, сэр, – сказал Дэнни. – И вам тоже.

– Сомнительно, – еще раз сказал Уллман, и это прозвучало грустно. – Этот отель во Флориде, если говорить начистоту, настоящая помойка. Убиваешь время на суету. «Оверлук» – вот мое настоящее дело. Хорошенько заботьтесь о нем для меня, мистер Торранс.

– Надо думать, будущей весной, когда вы вернетесь сюда, он окажется на месте, – сказал Джек, а в мозгу Дэнни молнией промелькнула мысль

(а мы?)

и пропала.

– Конечно. Конечно, он окажется на месте.

Уллман посмотрел на детскую площадку, где под ветром потрескивали кусты-животные. Потом еще раз деловито кивнул.

– Тогда – до свидания.

Он быстро и чопорно прошагал к своему автомобилю – до смешного большому для такого маленького человека – и скрылся внутри. Заурчал, оживая, мотор «линкольна», а когда он выбирался из своего стойла на паркинге, вспыхнули задние фары. Машина отъехала и Джек сумел прочесть маленькую табличку над местом ее стоянки: «ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИНЫ МИСТЕРА УЛЛМАНА, УПР.»

– А как же, – тихо произнес Джек.

Они провожали его взглядами, пока машина не исчезла из вида, съехав вниз по восточному склону. Когда она пропала, все трое переглянулись – молча, почти испуганно. Они остались одни. По аккуратно подстриженной лужайке, не предназначенной для глаз постояльцев, стайками бесцельно носились листья осины, они кружились, едва касаясь земли. Кроме них троих некому было увидеть, как осенняя листва крадется по траве. От этого у Джека возникло странное ощущение – как будто он уменьшался и его жизненная сила съеживалась в жалкую искорку, зато отель и его территория удваивались в размерах, становились зловещими, и их мрачная неодушевленная сила превращала его, Джека, семью в карликов.

Потом Венди сказала:

– Посмотри-ка на себя, док. У тебя из носа течет, как из пожарного шланга. Пошли-ка внутрь.

И они пошли внутрь, решительно закрыв дверь перед непрекращающимся воем ветра.

– Ах, сволочь проклятая, мать твою так!

Выкрикнув эти слова одновременно с болью и с удивлением, Джек Торранс с размаху шлепнул правой рукой по синей рабочей ковбойке, прогоняя крупную сонную осу, ужалившую его. Потом со всей возможной скоростью полез вверх по крыше, поглядывая через плечо, не поднимаются ли из вскрытого им гнезда братишки и сестренки этой осы, чтобы принять бой. Если так, дело могло принять плохой оборот – гнездо находилось на пути к лестнице, а люк, ведущий на чердак, был заперт изнутри. Падать пришлось бы с высоты семидесяти футов на зацементированную веранду между зданием отеля и лужайкой.

Прозрачный воздух над гнездом был неподвижным, непотревоженным.

С отвращением присвистнув сквозь зубы, Джек уселся, оседлав гребень крыши, и осмотрел указательный палец правой руки. Тот уже начал опухать, и Джек счел, что следует попытаться проползти мимо гнезда к лестнице, чтоб спуститься и приложить к пальцу лед.

Было двадцатое октября. Венди и Дэнни уехали в Сайдвиндер на здешнем грузовичке (стареньком, тарахтящем «додже», которому все-таки доверять можно было больше, чем фольксвагену – тот теперь мрачно хрипел, будто на последнем издыхании), чтоб купить три галлона молока и сделать кое-какие покупки к Рождеству. Закупать подарки было рановато, но невозможно было сказать, когда окончательно выпадет снег. Заморозки уже начались, а дорога к «Оверлуку» кое-где стала скользкой от пятен наледи.

Пока что стояла сверхъестественно красивая осень. Все три недели, что Торрансы провели здесь, один золотой денек сменялся другим. Прохладный, бодрящий утренний воздух днем прогревался до шестидесяти с хвостиком – это как нельзя лучше подходило для того, чтоб взобраться на покатую крышу западного крыла «Оверлука» и перестелить там черепицу. Джек честно сознался Венди, что работу можно было закончить еще четыре дня назад, только он посчитал, что спешить некуда. Вид, открывавшийся сверху, был столь эффектным, что перед ним бледнела даже панорама за окном президентского люкса. Более того, успокаивала сама работа. На крыше Джек чувствовал, как исцеляется от ноющих ран последних трех лет. На крыше он чувствовал, как обретает душевное равновесие. Те три года начинали казаться путаным кошмаром.

Черепица сильно прогнила, часть ее полностью сдуло ураганами прошлой зимы. Все это он отодрал и сбросил с края крыши, вопя во все горло «Воздух!» – ему вовсе не хотелось попасть в Дэнни, если тот ненароком забредет сюда. Когда оса добралась до Джека, он как раз вытаскивал наружу изношенный болт.

Ирония заключалась в том, что каждый раз, взбираясь на крышу, Джек сам себя предупреждал: осторожней, не наступи на гнездо; на такой случай при нем была дымовая шашка. Но нынче утром тишина и покой были такими полными, что его бдительность ослабла. Он снова очутился в мире медленно создаваемой им пьесы, набрасывая начерно сцену, над которой будет работать вечером. Пьеса продвигалась очень неплохо и, хотя Венди высказывалась мало, он знал, что жена довольна. Не давалась решающая сцена между директором школы, садистом Денкером, и Гэри Бенсоном, юным героем пьесы – на ней Джека заколодило в последние несчастные полгода в Стовингтоне, в те шесть месяцев, когда страстная жажда напиться бывала столь сильна, что ему едва удавалось сосредоточиться на уроках в школе, не говоря уже о сверхпрограммных литературных притязаниях.

Но вот уже двенадцать вечеров, стоило Джеку усесться за свой ундервуд той модели, что ставят в конторах (его он позаимствовал из главного офиса с первого этажа), как препятствие под его пальцами исчезало столь же волшебным образом, как растворяется во рту сахарная вата. Почти без усилий ему удалось постичь душу Денкера (а этого все время недоставало), соответственно чему он переписал большую часть второго акта так, чтобы все вертелось вокруг новой сцены. С течением времени все яснее становился третий акт, который крутился в голове у Джека, когда оса положила конец раздумьям. Он подумал, что мог бы за две недели вчерне набросать акт, а к Новому году закончить чистовик проклятой пьесы целиком.

В Нью-Йорке у него был литагент – упрямая рыжеволосая пробивная дамочка по имени Филлис Сэндлер, она курила «Герберт Тэрейтон», пила из бумажного стаканчика «Джим Бим» и полагала, будто литературный свет клином сошелся на Шоне О'Кейси. Она продала три рассказа Джека, включая тот, что напечатал «Эсквайр». Джек уже сообщил Филлис про пьесу под названием «Маленькая школа», описав основной конфликт между талантливым ученым Денкером, опустившимся до того, что он превратился в жесткого, ожесточающего других директора новоанглийской школы на переломе века, и Гэри Бенсоном, учеником, который видится Денкеру самим собой в молодости. Филлис ответила, выразив интерес, и предостерегла, что прежде, чем садиться за пьесу, Джеку следует перечитать О'Кейси. В этом году она написала ему еще раз, спрашивая, где, черт побери, пьеса. Джек в кислом тоне ответил, что «Маленькая школа» бессрочно – а не исключено, что и навсегда – застряла на полпути от руки к бумаге в той «любопытной интеллектуальной Гоби, которая известна, как авторский затык». Теперь создавалось впечатление, что Филлис и впрямь имеет шанс получить пьесу. Хороша пьеса или нет, поставят ли ее когда-нибудь – вопрос совсем иного порядка. К тому же Джека, кажется, такие проблемы не слишком заботили. В известном смысле он чувствовал, что камнем преткновения была сама пьеса в целом – колоссальный символ неудачных лет в Стовингтонской подготовительной; символ женитьбы, которую Джек чуть было не доконал подобно севшему за руль старой развалюхи рехнувшемуся мальчишке; символ чудовищного нападения на сына, инцидента с Джорджем Хэтфилдом на автостоянке – инцидента, который нельзя было по-прежнему рассматривать, как очередную внезапную разрушительную вспышку своего темперамента. Теперь Джек думал, что проблема его пьянства частично произрастала из неосознанного желания освободиться от Стовингтона, а ощущение, что деваться некуда, душило любой писательский порыв. Он бросил пить, но жажда свободы не уменьшилась. Отсюда – Джордж Хэтфилд. Теперь от тех дней осталась только пьеса на столе в их с Венди спальне, а когда он закончит ее и отошлет в нью-йоркское агентство Филлис, можно будет вернуться к иным вещам. Не к роману (Джек пока не был готов ринуться в трясину обязательств еще на три года) но к нескольким рассказам – несомненно. Может статься, к сборнику рассказов.