Сумерки - Кунц Дин

Подавшись вперед, упершись руками в свои жирные ляжки, Барлоу спрашивал дальше:

– Что нам надлежит делать после того, как мы вырвем его сердце?

Грейс с такой яростью принялась кусать губы, что, казалось, на них вот-вот выступит кровь. Она вздернула руки и стала перебирать ими в воздухе, словно ткала свой ответ из эфира.

Затем произнесла:

– Погрузите сердце в...

– Куда?

– В сосуд со святой водой.

– Из церкви?

– Да. Вода останется холодной.., а сердце.., будет кипеть, превратится в черный пар.., и улетучится.

– И тогда мы будем знать наверняка, что он мертв?

– Да. Мертв. Навеки мертв. Ему уже не вернуться в новом воплощении.

– Значит, у нас есть надежда? – спросил Барлоу, боясь в это поверить.

– Да, – глухо отозвалась она. – Надежда.

– Благодарение Господу, – сказал Барлоу.

– Благодарение Господу, – вторили апостолы.

Мать Грейс открыла глаза. Широко зевнула, часто заморгала и растерянно посмотрела вокруг:

– Где я? Что со мной? Меня знобит. Неужели я прозевала шестичасовые новости? Я не могу пропускать шестичасовые новости. Мне надо знать, что задумывают слуги Люцифера.

– Еще нет и двенадцати, – сказал ей Барлоу. – Шестичасовые новости еще очень не скоро.

Она уставилась на него осоловевшим, бессмысленным взглядом, которым всегда бывало отмечено возвращение из состояния глубокого транса.

– Кто ты? Я тебя знаю? Мне кажется, я не встречала тебя прежде.

– Преподобная Грейс, я – Кайл.

– Кайл? – она будто впервые слышала это имя. В глазах мелькнуло подозрение.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Успокойтесь и подумайте. У вас было пророческое видение. Вы сейчас все вспомните. Все вернется.

Он протянул к ней огромные огрубелые руки. Иногда, когда она приходила в себя после транса, ее охватывал такой страх и растерянность, что ей было необходимо дружеское участие. Обычно, взяв его за руки, она черпала силы из его гигантских энергетических резервуаров, и сознание возвращалось, будто ее подключали к огромному аккумулятору.

Но сегодня она отпрянула от него и нахмурилась. Вытерла влажный от слюны подбородок и озадаченно оглядела апостолов.

– Боже, как я хочу пить, – сказала она.

Один из них побежал за водой.

А она обратилась к Кайлу:

– Чего вы хотите? Зачем привели меня сюда?

– Сейчас вы все вспомните, – терпеливо увещевал ее Барлоу с ободряющей улыбкой.

– Мне не нравится это место, – произнесла она слабым, жалобным голосом.

– Это ваша церковь.

– Церковь?

– Вернее, подвал вашей церкви.

– Здесь так темно, – скулила она.

– Вы здесь в безопасности.

Она надула губы, как ребенок, и зыркнула на него исподлобья:

– Я не люблю темноты. Мне становится страшно. – Поежилась, обхватив руками плечи. – Зачем вы затащили меня в эту темень?

Кто-то встал и включил свет.

Свечи задули.

– Церковь? – повторила она, глядя на обитые филенкой подвальные стены и проходящие под потолком балки.

Мучительно пыталась разобраться в происходящем, но все еще не могла взять в толк, что с ней и куда она попала.

Барлоу ничем не мог помочь. Порой ей требовалось минут десять, чтобы сбросить с себя оцепенение, неизменно наступавшее после путешествия в мир духов.

Она встала.

Барлоу вскочил следом, и его огромная фигура нависла над ней.

– Мне надо по нужде. Очень надо. – Лицо скривилось в гримасе, и она схватилась рукой за живот. – Где здесь можно сходить? Мне надо в туалет.

Барлоу кивнул Эдне Ванофф, невысокой полной женщине, которая состояла членом тайного синедриона, и та повела Мать Грейс в туалет, расположенный в дальнем конце подвала. Старуха нетвердо ступала, и Эдне приходилось поддерживать ее, а та в недоумении озиралась по сторонам.

Громко, так, что слышно было в противоположном углу, Мать Грейс произнесла:

– О боже, я не вытерплю. У меня сейчас лопнет мочевой пузырь.

Барлоу только тяжело вздохнул и опустился на свой чересчур маленький и чересчур жесткий стул.

Для него, как и для всех апостолов, самым сложным было понять эксцентричное поведение Матери Грейс сразу после ее видений и смириться с ним. В такие минуты она совсем не походила на великого духовного пастыря.

Напротив, казалась обыкновенной, выжившей из ума старухой. Самое большее через десять минут, как это случалось всегда, к ней вернется рассудок, и она снова будет прежней, ослепительно дальновидной и проницательной женщиной, той, которая отвратила Барлоу от жизни в грехе. И тогда никто уже не усомнится в ее даре озарения, в ее могуществе и святости, никто не будет оспаривать того, что она воистину послана Небом. И хотя Барлоу уже неоднократно доводилось видеть ее в таком смятении и он знал, что это состояние ненадолго, из-за подобных минут в душу все равно закрадывалось смущение, и он чувствовал беспокойство и растерянность.

В такие моменты он терзался сомнениями.

И за это ненавидел себя.

Он полагал, что бог намеренно подвергает Мать Грейс унизительному испытанию, навлекая на нее душевную смуту, чтобы проверить крепость веры ее последователей.

Божий промысел в том, чтобы с Матерью Грейс остались лишь самые преданные из апостолов, чтобы перед лицом грядущих тяжких дней заложить оплот крепкой церкви.

И все же всякий раз, заставая ее в столь неподобающем обличье, Барлоу испытывал сильное потрясение.

Он окинул взглядом по-прежнему сидящих на полу членов тайного синедриона. Вид у всех был встревоженный, и каждый шептал молитву. Он решил, что они просят бога дать им силы не усомниться в святости Матери Грейс, как усомнился в ней он. Закрыл глаза и тоже стал молиться.

Чтобы убить этого ребенка, им потребуется вся сила, вера и преданность, которые они только могли раскрыть в себе, потому что это будет непростым делом.

Он не был обыкновенным ребенком. Мать Грейс не уставала повторять это. Он сам обладает силой, вселяющей ужас, и, возможно, уничтожит их в тот самый момент, когда они осмелятся поднять на него руку. Но ради людей они должны попытаться покончить с ним.

Барлоу втайне надеялся, что Мать Грейс оставит за ним право нанести роковой удар. Пусть даже ценой собственной жизни, но он хотел бы быть тем, кто своими руками выпустит мальчишке кровь, потому что тому, кто убьет его (или даже погибнет, пытаясь убить его), уготовано место на Небесах, возле трона Господня. Барлоу был убежден, что это правда. Если он обрушит на это дьявольское отродье свою огромную физическую силу и затаенную ярость, то тем самым искупит свои преступления против невинных душ, которые он совершил в те дни, когда Мать Грейс еще не обратила его в свою веру.