Гиблое место - Кунц Дин

То, о чем они говорили, тоже относилось к Мечте: скопить – причем не только ценой строгого самоограничения – столько, чтобы обеспечить себя на двадцать лет вперед, уйти на покой и купить дом на побережье.

Бобби и Джулию сближало еще одно: оба понимали, что жизнь коротка. Эта истина, конечно, известна всем, но многие предпочитают от нее отмахнуться, будто впереди у них череда бесчисленных "завтра". Если бы они всерьез задумывались о смерти, они бы не волновались так за исход футбольного матча, не следили, затаив дыхание, за перипетиями телевизионной мелодрамы, не принимали близко к сердцу трескотню политиканов. Они бы поняли, что подобные заботы – ничтожные пустяки перед лицом той бесконечной ночи, в которую рано или поздно уходит каждый. Им было бы жаль тратить драгоценные минуты на очереди в магазинах или попусту убивать время в обществе болванов и зануд. Возможно, за этим миром открывается другой, возможно даже, что существует рай, хотя рассчитывать на это не стоит – рассчитывать можно лишь на небытие. И если окажется, что это ошибка, тем приятнее будет, что обманулся в своих ожиданиях. Бобби и Джулия не склонны были предаваться унынию. Они умели наслаждаться жизнью не хуже других, но в отличие от многих не хватались из страха перед неизведанным за хрупкую надежду на бессмертие души. Размышления о смерти вызывали у них не тревогу и отчаяние, а твердую решимость не растрачиваться на пустяки: куда важнее сколотить средства, чтобы обеспечить себе долгую семейную жизнь в тихой заводи.

Ветер играл каштановыми волосами Джулии. Щурясь, она наблюдала, как солнце все ниже склоняется к кромке далекого горизонта, по которой все гуще растекается медовое золото.

– Я знаю, почему Томас не хочет выбираться из интерната, – сказала она. – Он боится людей. Их так много. Вот маленький домик на тихом безлюдном берегу – это как раз для него. Я уверена.

– Все будет так, как мы задумали, – успокоил ее Бобби.

– Пока агентство окончательно встанет на ноги и мы его продадим, цены на Южном побережье здорово подскочат. Но к северу от Санта-Барбары тоже есть красивые места.

– Побережье большое. – Бобби обнял жену. – Найдем местечко и на юге. Поживем еще в свое удовольствие. Жизнь не вечна, но мы-то молоды. Нам ведь жить да жить.

И тут ему вспомнилось предчувствие, которое промелькнуло у него нынче утром, – страх, что какая-то темная сила из мира, бушевавшего ветрами, похитит у него Джулию.

Солнце уже вплавлялось в кромку горизонта. Медовое золото сгустилось, море окрасилось оранжевым, потом кроваво-красным. Высокая трава шуршала на ветру. Бобби оглянулся. По склону между стоянкой и пляжем сбегали маленькие песчаные вихри, словно бледные призраки, с наступлением сумерек покинувшие кладбище. На востоке над миром нависла стена мрака. Стало холодно.

Глава 18

Весь день Золт проспал в комнате, где прежде спала его мать. Комната сохраняла ее запах. Два-три раза в неделю Золт сбрызгивал белый кружевной платок ее любимыми духами "Шанель № 5" и клал его на ночной столик рядом с серебряными щетками и гребешками, чтобы каждый вздох напоминал о матери. Иногда, очнувшись от сна, чтобы поправить подушку или подтянуть одеяло, он ловил этот аромат и снова погружался в сон, как будто знакомый запах, подобно транквилизатору, навевал блаженную дрему.

Спал он обычно в тренировочных брюках и футболке. Найти пижаму по размеру ему никак не удавалось, а ложиться в постель нагишом или даже в нижнем белье было стыдно. Он стеснялся собственной наготы и тогда, когда его никто не видел.

Весь день светило бесстрастное зимнее солнце, но оба окна спальни были снаружи прикрыты полотняными навесами с цветочным узором, а внутри задернуты розовыми гардинами. Изредка просыпаясь, Золт таращил слипающиеся глаза во тьму, откуда сочилось жемчужно-серое свечение зеркала и поблескивали серебряные рамочки фотографий на тумбочке. Одурманенный сном и благоуханием духов, которыми он совсем недавно окропил платок, Золт без труда представлял, что безмерно любимая мать сидит рядом в кресле-качалке, смотрит на него и стережет его сон.

Он окончательно проснулся перед самым заходом солнца и лежал, закинув руки за голову и устремив взгляд в балдахин над кроватью. В темноте он ничего не видел, но воображение и так рисовало ему знакомый купол из ткани, расписанной бутонами роз. Золт думал о матери, о лучших – теперь безвозвратно ушедших – годах своей жизни. Потом в голову полезли мысли о девочке, мальчишке и женщине, которых он убил вчера. Золт попытался вспомнить вкус их крови, но воскресить его в памяти так же явственно, как образ матери, не удалось.