Дорожные работы - Кинг Стивен

Он склонился вперед.

— Что, Фред? Я не понимаю, что ты говоришь.

Глаза Чарли закатились.

— Фред? — прошептал он, теряясь. — Фредди…

— Проклятые гребаные обосранные ннннн говно-впендюрщики! — дико завопил его сын с больничной койки. На протяжении нескольких секунд с губ ребенка слетали самые грязные ругательства, пока он не потерял сознание.

— СЕСТРА! — завопил он. — СКОРЕЕ, СЕСТРА! О ГОСПОДИ!

Именно эти проклятые клетки принуждали Чарли говорить так. Жалкое скопление мерзких клеток величиной с грецкий орех. Однажды, по словам ночной сиделки, Чарли в течение пяти минут подряд выкрикивал слово собакость. Да, все дело в клетках…

— Вот посмотрите, — сказал им доктор Янгер в тот жаркий июньский день. Он развернул толстый рулон специальной бумаги и показал им запись волн, снятых с головного мозга их сына. Для сравнения доктор предъявил им также энцефалограмму здорового мозга, но она не понадобилась. Рассматривая то, что творилось в мозгу Чарли, он вновь ощутил во рту этот мерзкий и сочный вкус. На бумажной ленте беспорядочно чередовались острые горные пики (словно понатыканные кинжалы) и глубокие долины.

Неоперабельна.

Если бы эти клетки выросли в наружной части мозга, хватило бы и мелкой операции. Но эта опухоль размером с грецкий орех выросла очень глубоко и продолжает увеличиваться с каждым днем. Вмешательство с помощью скальпеля, лазера или криохирургия могут временно продлить жизнь. Точнее — бессознательное существование. Без хирургического вмешательства гроб для Чарли придется заказывать уже совсем скоро.

Все это доктор Янгер изложил в общих чертах, порой сбиваясь на медицинские термины, значения которых они не понимали, да и не пытались понять. В первое мгновение в голове его вихрем пронеслась непростительная, предательская мысль: Слава Богу — это не со мной. Тут же вернулся странный вкус, а с ним пришло безутешное горе.

Сегодня грецкий орех, а завтра — весь мир. Ползучая неизвестность. Умирающий малыш. Беда, в которую сердце отказывается верить.

Чарли умер в октябре. Слов прощания он не говорил. Последние три недели мальчик не выходил из комы.

Он тяжело вздохнул и отправился в кухню готовить себе коктейль. Темная ночь по-кошачьи беззвучно прокралась в окна. Без Мэри дом казался вконец опустевшим. Он повсюду то и дело натыкался на собственное старье — выцветшие фотографии, рваный спортивный костюм, стоптанные тапочки под комодом. Черт знает что.

После смерти Чарли он уже никогда больше его не оплакивал; даже на похоронах ни слезинки не пролил. А вот Мэри рыдала, почти не переставая. Порой ему казалось, что она целыми неделями напролет ходит с заплаканными глазами. Но в конце концов оказалось, что именно она нуждается в исцелении.

Смерть Чарли потрясла ее, это было очевидно. Мэри прежняя и настоящая различались разительно. Раньше она притрагивалась к спиртному лишь в том случае, если это было необходимо для его карьеры. Со слабеньким коктейлем в руке могла просидеть целый вечер. Лишь простудившись, позволяла себе пропустить стаканчик горячего грога на ночь. И все. Но вот после смерти их сына Мэри не только составляла ему компанию по возвращении с работы, но потом выпивала еще и на сон грядущий. Быть может, в иных семьях пьют и побольше, но перемены были налицо. Прежде Мэри редко плакала по пустякам. Потеряв Чарли, она стала плакать часто, хотя и старалась, чтобы этого не замечали. Из-за любой ерунды. По случаю сгоревшего ужина. Из-за прокола шины. Бытовой аварии. И так далее. Раньше она увлекалась музыкой — фольклорной и блюзами, — любила Ван Ронка, Гэри Дэвиса, Тома Раша, Тома Пакстона, Спайдера Джона Кернера. После — интерес к музыке угас. Она перестала говорить о путешествии в Англию, о котором столько мечтала. Стала реже посещать парикмахерскую, предпочитая укладывать волосы сама; он часто теперь видел, как она сидит перед телевизором с волосами, накрученными на бигуди. И их друзья сочувствовали главным образом ей — вполне оправданно, по его мнению. Ему тоже было жалко себя, но он хранил это в тайне. Вполне возможно, что всеобщее сочувствие в конце концов и спасло ее. Позволило избежать мучительных, сводящих с ума раздумий, из-за которых он порой долго не мог заснуть после того, как она уже давно спала, убаюканная вечерним коктейлем. Мэри спала, а он все размышлял, как могло случиться, что горсточка клеток размером с грецкий орех могла отнять у них единственного ребенка.

Он никогда не осуждал Мэри за то, что она сумела исцелиться. Она тоже познала все муки ада, сидя у постели Чарли. И все же ей удалось спастись. У нее было До, она прошла через Ад, у нее было После, а потом даже и После-После; именно тогда она возобновила членство в двух из четырех клубов, занялась макраме (у него был пояс, который она смастерила ему год назад, — чудесная штуковина с тяжелой серебряной пряжкой и монограммой ДДБ), заболела мыльными операми и не пропускала ни одного шоу с участием Мерва Гриффина.

А что теперь? — думал он, возвращаясь в гостиную. После-После-После? Да, похоже. Из пепла, который он столь грубо разворошил, восстала совершенно новая женщина, цельная личность. А вот у него вся душа была иссечена шрамами и плохо зарубцевавшимися, то и дело снова начинавшими кровоточить ранами. Долгими бессонными ночами он исследовал свои раны, раскладывая их по полочкам и систематизируя с увлеченностью человека, постоянно разглядывающего собственные испражнения в поисках следов крови. Как он мечтал, чтобы Чарли участвовал в турнире юных бейсболистов! Как хотел вести таблицу, учитывать выигранные очки. Его так и подмывало напомнить Чарли, чтобы тот навел порядок в комнате. Он снова и снова хотел беспокоиться по поводу мальчиков и девочек, с которыми Чарли водил дружбу, хотел знать обо всех тайных заботах сына. Он хотел знать, каким станет его сын, когда вырастет; хотел знать, останутся ли у них те же близкие отношения, которые загубила опухоль размером с грецкий орех; опухоль, вторгшаяся между ними и разлучившая их подобно роковой женщине.

— Он был твоим сыном! — сказала Мэри.

Да, она была права. Отец с сыном были настолько близки, что даже называть друг друга собственными — разными — именами казалось диким. Вот так они и стали Джорджем и Фредом, братьями-неразлучниками.

Если горстка клеток размером с грецкий орех могла уничтожить все это, самое святое и настолько сокровенное, что в его существовании нельзя было признаться даже самому себе, то что вообще после этого осталось? Как можно кому-то доверять в этой жизни? И как после этого можно относиться к команде уничтожения, разрушившей их жизнь и уже подбиравшейся вплотную к их дому?

Все это скопилось и наболело у него внутри, но он совершенно искренне не понимал, что именно эти мысли в конце концов и произвели в нем необратимую перемену. А теперь они рвались наружу подобно зловонной рвотной массе, извергаемой из чрева на кофейный столик. Что же тогда жизнь? Если все это только игра, настольные гонки, то разве не правильно будет броситься под колеса? Но что потом? Ведь жизнь всего лишь прелюдия. Прелюдия к аду.

Вдруг он заметил, что вернулся в гостиную с пустым стаканом; он осушил его еще в кухне.

Он был уже в двух кварталах от дома Уолли Хамнера, когда, сунув руку в карман в поисках мятных пастилок, не обнаружил их там. Зато пальцы нащупали пакетик из алюминиевой фольги, матово поблескивавший при свете приборного щитка его «ЛТД». Он озадаченно воззрился на пакетик и уже хотел было отправить его в пепельницу, когда вдруг вспомнил, что это такое.

Словно наяву он услышал голос Оливии: Синтетический мескалин. Чистейший. Лучшее из всего, что на свете есть.

А ведь он начисто забыл о его существовании.

Сунув пакетик в карман, он вырулил на улицу, где жил Уолли. По обеим сторонам улицы выстроились вереницы автомобилей. Что ж, это было вполне в духе Уолли — наприглашать чертову уйму гостей. «Принцип неизбежного удовольствия» — так он его окрестил. Уолли божился, что когда-нибудь непременно запатентует свою идею и приложит к ней подробную инструкцию для пользователей. Принцип Уолли Хамнера заключался в том, что, собрав вместе достаточное число людей, вы неизбежно получите удовольствие — иначе просто быть не может. Как-то раз, когда Уолли распинался об этом в каком-то баре, он упомянул толпу линчевателей. «Вот-вот, — тут же нашелся Уолтер. — Барт лишний раз подтвердил мою правоту».

Он неожиданно попытался представить, чем сейчас занимается Оливия. Перезванивать она больше не пыталась — в противном случае он бы оттаял и принял звонок. Может, она все-таки задержалась в Вегасе, получила его деньги и махнула… Куда? В штат Мэн? Может ли человек в здравом уме променять Лас-Вегас на Мэн посреди зимы? Нет, конечно.