Проклятие тангеры - Аксенова Юлия

– Пусти, – попросила она неуверенно, – я не закончила.

Знакомый, можно сказать, родной голос ни разу не звучал так жестко:

– Раньше надо было это делать, если ты хотела! Не с трупом!

– Пусти, – потребовала она, – дай мне хоть попробовать.

– Очнись, маньячка!

Костя резко встряхнул ее за плечи.

– Это последний шанс, – пискнула Ксения.

И тут ей стало очевидно, что шансов у бедного Виталия уже полчаса как нет. Жизнь во всем своем могуществе уже не способна вернуться в остывающее тело… А душе, бредущей впотьмах об руку с Черной Тангерой, не помочь поцелуями.

Она долго кричала что-то нечленораздельное, выла, билась, как простая баба на мужниных похоронах.

Наташа, ревевшая в три ручья, попыталась присоединиться к ней – погоревать в обнимку, но Ксения отстранилась. Косте она позволяла держать себя, но только для того, чтобы другие не трогали. Поблизости образовался кружок плакальщиц: Рогова знали и любили все женщины танго-сообщества. В отдалении мужчины что-то обсуждали на повышенных тонах, едва не на крик. В какой-то момент, когда она сама молчала, набирая в легкие воздух, услышала громко, отчетливо произнесенные мужским голосом слова: «ведьма», «костер». Автоматически подняла заплаканные глаза и увидела недобрые, ищущие взгляды мужчин. Теперь мужчины прекратили кричать и принялись тихо обсуждать что-то, озираясь на женщин. Ксения видела, как взгляды их вцепляются то в одну тангеру, то в другую. Те ничего не замечали. До Ксении очередь пока не дошла.

Она выпрямилась, сунула в распухший карман Костиного пиджака очередной мокрый, мятый комок бумажного носового платочка. Посмотрела своему мужчине прямо в глаза.

– Что ты имел в виду?.. Что надо… было делать… раньше?

Голос прерывался судорожным дыханием.

В лице Константина не было ни капли сочувствия – только еле сдерживаемая ярость. Теперь он нахмурился еще сильнее.

– Сама знаешь!

Ксении хотелось сдаться: ну, знаю так знаю, потом поговорим, в более спокойной обстановке. Однако не один месяц уже она пеняет на обстоятельства, опасение спугнуть нарождающиеся отношения неудобным вопросом, собственную неготовность услышать ответ.

– Я не знаю, что ты имел в виду и чем ты вообще недоволен.

Коротко, но уже без всхлипываний.

– Потому что ты думаешь головой, – бросил Костя раздраженно, – вместо того чтобы… чувствовать!

– Чувствовать головой? – машинально поддела Ксения.

– Если тебе больше нечем…

Было обидно, однако она стерпела, и собеседник продолжал:

– Ты сводишь мужчину с ума, а сама остаешься холодной и трезвой. У тебя ни разу не снесло крышу! Виталий хотел… Часто во время танца с тобой… Я-то не мог не замечать!.. А ты надумала, когда ему уже не надо и тебе радости никакой…

– То, что я делала сейчас, – это совсем другое…

– Правильно!!! Потому что это – от ума!!!

«Холодная», «трезвая», «от ума». Слова, колкие и обидные, летели в сердце как-то по касательной, беспокоя, но не пробивая насквозь. Чуть больше года назад в ее жизни был мужчина, который называл ее страстной, горячей, изумлялся силе ее темперамента. Григорий растворился в прошлом без остатка. Она уже не в состоянии вспомнить запах его тела, прикосновение рук. Спасибо Косте! Он подарил ей совсем другую жизнь. Но с ним… будто не хватает специй. А ему, оказывается, тоже с ней пресно… Вот танцуя с Виталием, она чувствовала, как бабочки внутри порхают… Он хороший… был, но бабник. Такое уж у хороших, добрых бабников свойство…

– Костя, Виталик не меня хотел. Он любил танец больше, чем любую женщину, – сказала и сама удивилась: какой же тогда бабник?!

Она опять захлебнулась рыданием. Костя истолковал по-своему:

– Я лучше сейчас помолчу! Тебе и так хватает переживаний. Потом.

Уже воскресенье.

Ее последняя милонга

• Танго – и рвется сердце из груди…

Кто включил музыку?! Да так громко! Зачем?!

• Танго – ты шепчешь мне: «Не уходи!»
• Мы в этом танце
• До неприличия близки.
• Станцуем танго —
• Все остальное – пустяки!^[6]

Ксения села на диване, нещадно растирая слезящиеся, чешущиеся глаза. Она еще не в состоянии была их открыть. Недавние рыдания отдались короткими всхлипами, теплыми каплями слез, вновь побежавшими по щекам.