Тьма, — и больше ничего - Кинг Стивен

— Ну, я долгожитель, это определенно — согласился Элвид. — Вот, думаю, мы и добрались до того, как я мог бы вам помочь. Вы, вероятно, хотите продлить жизнь.

— А это, я полагаю, невозможно, — подытожил Стритер. Мысленно прикидывая расстояние до своей машины, он соображал, насколько быстро сможет его преодолеть.

— Возможно, конечно… но за определенную цену.

Стритер, немало поигравший в свое время в «скраббл», мысленно представил себе варианты с перестановкой буковок в имени Элвид.[60]

— Мы говорим о деньгах… или речь идет о моей душе?

Замахав рукой, Элвид для пущей убедительности еще и театрально закатил глаза.

— Какая там душа — никогда не слышал о ней, а, как говорится, встретил бы — не узнал. Деньги, конечно, как обычно. Пятнадцать процентов от ваших доходов на протяжении последующих пятнадцати лет вполне бы меня устроили. Считайте, что это плата за агентские услуги.

— Именно на такой срок и продлится моя жизнь? — При мысли о пятнадцати годах у Стритера защемило в груди. Несбыточная мечта! Эти годы представлялись ему необычайно долгим сроком, тем более по сравнению с тем, что ожидало его в реальном будущем: шесть «тошнотворных» месяцев, растущая боль, кома и смерть. Плюс некролог, в котором, несомненно, прозвучит фраза: «После продолжительной и мужественной борьбы с неизлечимой болезнью». И так далее, и тому подобное, как это в последнее время — в частности, в «Сейнфелде» — повторяют: бла-бла-бла.

Элвид театрально вздернул руки, мол, кто его знает.

— А может, и двадцать. Как тут скажешь наверняка — это вам не точные науки. Но если рассчитываете на бессмертие, предупреждаю сразу: даже не мечтайте. Я лишь честно занимаюсь продлением. Вот и все.

— Годится, — согласился Стритер. Незнакомец поднял ему настроение. Если этот рухляк попросту нуждался в простодушном собеседнике, Стритер был готов Элвиду подыграть. По крайней мере в разумных пределах. По-прежнему улыбаясь, он протянул ему через карточный столик руку. — Пятнадцать процентов в течение пятнадцати лет. Правда, должен признаться, пятнадцать процентов зарплаты помощника менеджера в банке вряд ли дадут вам возможность сесть за руль «роллс-ройса» — разве что «гео»,[61] но…

— Это еще не все, — перебил Элвид.

— Ну, разумеется, — не возражал Стритер. Он со вздохом убрал протянутую руку. — Было любопытно пообщаться, мистер Элвид. Вы приятно разнообразили мой вечер, что мне, честно говоря, представлялось уже невозможным. Надеюсь, вы получите необходимую помощь в связи с вашим психическим расстр…

— Молчите, глупец! — оборвал его Элвид, все еще улыбаясь, однако ничего приятного в этой улыбке уже не было. Он вдруг словно вырос — как минимум дюйма на три — и утратил прежнюю пухлость.

Это из-за света, решил Стритер. Свет на закате всегда обманчивый. А неприятный запах, который он внезапно уловил, был всего лишь выхлопом авиационного топлива, который донесло сюда, на посыпанную гравием площадку возле проволочной изгороди, случайное дуновение ветерка. Ничего сверхъестественного… однако он все же замолчал, как и было велено.

— Никогда не задумывались, зачем мужчинам или женщинам что-то увеличивать?

— Разумеется, задумывался, — несколько уязвленно ответил Стритер. — Я работаю в банке, мистер Элвид, в «Дерри сейвингз». Ко мне постоянно обращаются с просьбой об увеличении срока выплаты кредита.

— Значит, вам понятно, что многие нуждаются в увеличении там, где у них возникает разного рода нехватка — времени и денег, длины члена, остроты зрения и так далее.

— Чертова эпоха дефицита, — поддержал его Стритер.

— Примерно так. Но вес имеет даже то, что неосязаемо, невидимо. Негативный вес, и это хуже всего. Бремя, снятое с вас, должно лечь на кого-то другого. Элементарная физика. Можно сказать, психофизика.

Стритер завороженно смотрел на Элвида. Мимолетное впечатление, что тот вдруг вырос (и что его улыбка обнажила чрезмерное количество зубов), прошло. Перед ним стоял обычный пухлый коротышка, у которого в бумажнике, вероятно, лежала зеленая карточка амбулаторного пациента — если не из «Джунипер-Хилла», то из Акадского института психических заболеваний в Бангоре. Если у него вообще был бумажник. Что у него определенно было, так это острый бредовый синдром, благодаря которому он представлял собой увлекательный объект для изучения.

— Позвольте, я перейду к самой сути, мистер Стритер?

— Пожалуйста.

— Вам необходимо переместить тягостную ношу. А попросту говоря, вы должны кому-то подложить свинью, чтобы избавиться от нее самому.

— Понял. — И он не лукавил.

Элвид же продолжал свою, ставшую, пожалуй, очень логичной, мысль.

— Однако этот «кто-то» не может быть лишь бы кто. Уже проверено, что «некий аноним» не «пройдет». Нужен человек, к которому вы испытываете ненависть. Есть человек, которого вы ненавидите, мистер Стритер?

— Я здорово недолюбливаю Ким Чен Ира, — ответил Стритер. — А еще считаю, что для мерзавцев, которые подорвали эсминец «Коул»,[62] тюрьма — чересчур шикарное место. Правда, я не думаю, что им когда-нибудь…

— Либо мы с вами говорим серьезно, либо уходите, — оборвал Элвид. Он вновь словно вырос. Стритер даже подумал, не могло ли это быть неожиданным результатом побочного эффекта от лекарств, которые он принимал.

— Если вы имеете в виду мою личную жизнь, то ненависти я ни к кому не испытываю. Есть такие, кого я недолюбливаю — миссис Денбро, например, соседка; выставляет свои мусорные баки на улицу без крышек, и если поднимается ветер, то мусор разносится по моему газону…

— Если я, с вашего позволения, несколько перефразирую покойного Дино Мартино, мистер Стритер, то все порой кого-то ненавидят.[63]

— А Уилл Роджерс[64] сказал…

— Это словоблуд, который нахлобучивал шляпу на глаза, словно ребенок, который решил поиграть в ковбоев. И вообще, если вы действительно ни к кому не испытываете ненависти, у нас с вами ничего не выйдет.

Стритер задумался. Опустив глаза, он посмотрел на свои ботинки и еле слышно, будто бы даже и не своим голосом, произнес:

— Наверное, я ненавижу Тома Гудхью.

— Кем он вам приходится?

— Лучший друг, еще со школьной скамьи, — со вздохом ответил Стритер.

После короткой заминки Элвид расхохотался. Выйдя из-за своего столика, он похлопал Стритера по спине (странно, что его рука казалась холодной, а пальцы не пухлыми и короткими, а длинными и тонкими) и вернулся на место. Он плюхнулся в свой шезлонг, все еще фыркая и отдуваясь от смеха; его лицо сделалось пунцовым, и катившиеся по щекам слезы тоже казались красными — кроваво-красными — в лучах заходящего солнца.