Ричард Длинные Руки — вице-принц - Орловский Гай Юлий

Он буркнул:

— Все войны начинаются из-за избытка миролюбия.

— Иногда мне кажется, — сказал я, — что единственная война, которая вызвала понимание, Троянская. Там дрались из-за женщины, и мужчины знали, за что воюют.

Он возразил:

— На войне убивают по разному поводу, не только из-за женщин! Правда, всегда из самых лучших соображений. И чтоб всем было хорошо.

— Ну да, потом.

— Жизнь такая, — сказал он, — чтоб ее легче переносить, солдат надо учить, как обходиться без жизни.

Потом оба умолкли, тема нехорошая, Норберт не юный рыцарь, что с восторгом ищет упоение бою и смерти мрачной на краю, а относится к войнам с мрачным спокойствием, как к неизбежным неприятностям в жизни.

Не останавливаясь, мы продвигались в глубь Бриттии, а это значит — навстречу основной армии Мунтвига. Перебрались вплавь через две широкие и спокойные реки, не потеряв ни одного человека, я похвалил за тщательный отбор в такой отряд, дальше долго двигались по достаточно хорошо пробитой копытами и колесами дороге, уходящей на север почти по прямой и очень неохотно огибающей дремучие леса и глубокие озера.

Норберт сообщил, что здесь раньше вообще дорог не было и в помине, все пользовались реками, так меньше всего затрат на передвижение. Леса здесь дремучие и богаты всяким зверем, реки кишат рыбой, на озерах и болотах полно птицы, но земля слишком уж ровная, как столешница, мало укрытий вроде горных цепей, и потому здесь чаще всего прокатывались нашествия.

Эти земли, плодородные и с мягким климатом, уже века, если не тысячелетия, являлись исполинским полем битвы. Просторы, способные вместить не одно королевство, никому по сути не принадлежали, хотя соседние королевства, Ирам, Шумеш и даже Гиксия, порой рисуют на своих картах эти земли, как принадлежащие им, отхватывая от Бриттии солидные куски.

Норберт сообщил с иронией, что здесь быстро укореняются возникающие как из-под земли вольные шайки разбойников, что огораживают свой лагерь частоколом, строят башни и объявляют это место городом. И вскоре вот так все земли на сотни миль во все стороны покрываются этими городами-государствами, что со временем начинают даже вести друг с другом войны.

Я спросил в недоумении:

— А почему? На старом месте досаждают налогами?

— И это есть, — согласился он, — но главное, что на старом земля быстро истощается, а тут каждое зерно пшеницы с лесной орех, земляника с клубнику, а клубника с яблоко!.. Овцы и коровы дают двойной помет, а травы тут такие, как видите, хоть нашего брата Вангардия корми…

Хмурый и строгий Вангардий, что едет неподалеку, как наша совесть, что особенно должна присматривать за властными структурами, хмыкнул, но смолчал.

Норберт кивнул в его сторону.

— Видите? В свой адрес что угодно стерпит, а вот посмей при нем зацепить церковь, вселенскую справедливость…

Я сказал безнадежно:

— А есть она, справедливость, да еще вселенская?

Вангардий пришпорил коня, поравнявшись с нами, крикнул с укором:

— Ваше высочество! Всякий человек, превосходящий других по интеллекту и нравственным качествам, помимо своей воли или желания отвечает за других. Если для вас это новость…

— Нет, — отрезал я, — но могли бы сказать хотя бы на пару лет раньше.

— Мы, — напомнил он ясно и строго, — тогда были еще незнакомы.

— Ну вот, — сказал я обвиняюще, — а еще говорите, что церковь всесильна и все зрит!

— У церкви несколько иные задачи, — заметил он суховато.

— Ну да, — согласился я, — создаем воображаемый мир, который приносит вполне реальные выгоды, если заставить жить в нем других, искренне верующих!

Норберт хмыкнул, понял, что мне совсем не хочется говорить о серьезном.

— Этим краем, — сказал он, — правит закон сильного. За частоколы выходят только пастухи с многочисленным скотом и охраной, да еще охотники за добычей, обычно выслеживающие себе подобных.

— Что за жизнь? — спросил я.

Вангардий тоже сказал строго:

— Что за жизнь, если живут без Господа?

— А если живут с ним? — возразил я.

Он покачал головой.

— Я не увидел ни одной церкви за всю дорогу!

— Не уверен, — пробормотал я, — что они так уж нужны. Во всяком случае в начальном периоде.

Я видел, как в ужасе расширились его глаза, на всякий случай прикусил язык, он хоть и послушник, но готовится стать не то монахом, не то священником, а я тут несу такую крамолу…

Усталые кони то и дело переходят на шаг, Норберт вскинул руку, призывая к вниманию.

— Небольшой привал!.. — прокричал он громко. — Отдых на пару часов. У ближайшего ручья.

Кони то ли все поняли, то ли зачуяли впереди воду, но сами ускорили бег, впереди показалась небольшая группа раскидистых деревьев, даже я знаю по опыту, что своими роскошными ветвями и зеленью обязаны близкой воде.

Ручеек довольно шустрый, хоть и выбивается прямо из-под корней, но бежит с таким азартом, словно чувствует в себе мощь будущей реки.

Всадники торопливо соскакивали на землю, снимали седла, кто-то сперва ополоснулся сам, потом дал напиться коню, что как-то не по-мужски, другие собирали ветви для костра и вытаскивали свертки с едой.

Бобик, натаскав дичи, среди которой три диких козы, четыре кабана и уйма гусей, которых он просто обожает ловить, лег у костра и с удовольствием смотрел, как свежуют мясо и потрошат птиц.

Норберт прикрикнул на одного:

— Сигунд!.. Ты чего лег? Безделье — не отдых!

Алан протянул мне бурдюк с вином и сказал доброжелательно:

— Ваше высочество, устали? У вас вид какой-то потрепанный. Словно у бабочки, что побывала в руке ребенка. Ничего, из всех лекарств лучшие — отдых, вино и вот этот жареный гусь.

— И женщины, — добавил кто-то. — Можно не жареные.

Я ответил с тяжким вздохом:

— Что-то мне кажется, Господь создал нас не для отдыха.

— Отдых, — проговорил Норберт степенно, — лучшая, хоть и редкая возможность подумать о делах.

Возле нас опустился на траву брат Вангардий, лицо строгое, даже суровое, сказал наставительно:

— Отдых — это возможность подумать о Боге!.. Ваша светлость, мне кажется, вы о нем думаете либо мало, либо совсем не думаете.

Норберт нахмурился, не смеют простые воины говорить так с принцем, но, с другой стороны, Вангардий не воин, а монахи всегда славились бесстрашием в обличении грехов и пороков сильных мира сего.

Более того, им это почти прощается, как всяким, кто сам не понимает, о чем ляпает языком, как бодрая корова хвостом.

— Брат, — сказал я как можно деликатнее, — вы почему-то уверены, что я о Боге думаю так мало?

— Увы, — ответил он сурово, — у меня создалось именно такое впечатление.

— А позвольте, — сказал я вкрадчиво, — побахвалюсь перед вами своим знанием Священного Писания?

Он сказал с недоверием:

— Своими словами или процитируете?.. Своими не стоит, ваше высочество, а то иной раз такое плетут, что повеситься хочется, хотя это и смертельный грех.

— Процитирую, — пообещал я.

— Тогда, — сказал он, — прошу. Но, предупреждаю, я тоже знаю Священное Писание назубок.

— Иисус Христос дал нам такие заповеди, — сказал я. — «Когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него».

Я умолк, а он, почуяв нечто тревожащее, насторожился и смотрел на меня выжидающе. Я ждал, он наконец произнес нехотя:

— Да, слово в слово, как сказано в Писании… но к чему это?

Я сказал благочестиво:

— А то, что мы все дальше уходим от слов Иисуса и начинаем домысливать свое. Потому нужно время от времени возвращаться к истокам. Иисус сказал четко и ясно: всякий, кто молится публично, то есть в церкви, — лицемер!

Его передернуло от такого кощунства, но с ходу возразить не смог, смотрел беспомощно, потом лицо его просияло, и он сказал с облегчением:

— Но ведь сам Иисус назначил Петра главой будущей церкви!

— Да, — согласился я, — но не сказал, чем новая церковь должна заниматься! Во всяком случае не тем, чем занимались в языческих храмах, хотя жертвы все еще приносят, пусть и не человеческие, но этот ладан, свечи… Впрочем, мне без разницы, одно знаю четко, что церковь не для молитв. Иисус это сказал ясно и внятно.

— Тогда… зачем церкви?

— Не знаю, — ответил я честно. — Может быть, для конференций? Или для тех, кто сам не в состоянии разобраться со своими проблемами и потому идет к профессионалам?.. Но если человек здоров, то он годами не заходит даже к лекарю, не говоря уже о больнице!