Записки динозавра - Штерн Борис

– Тут целая драма, а ты с юморком…

– Может, драма, может, нет… – вздыхает Павлик. – Обычное дело. А моя что вытворяла? Все они… Возьмем, к примеру, вашу внучку…

– Заткнись.

– Извините.

Валит снег. Белая гвоздика поникла на ветровом стекле, как большая снежинка. Мы опять проезжаем мимо трансформаторной будки. От нее наверх к Дому ученых тянутся пушистые заснеженные провода. Я подмигиваю оскаленному черепу: что, взял?

– Ехать-то куда? – уточняет Павлик.

– На кладбище.

Он думает, что я шучу. Он думает, что мы возвращаемся в Дом ученых досматривать «Звездные войны».

– Весь день слышу: «Трифон Дормидонтович да Трифон Дормидонтович…», а кто такой этот Трифон Дормидонтович? – спрашивает он.

– Ты лучше смотри на дорогу и не думай о всякой чепухе, а то куда-нибудь врежемся.

«ЗИМ» буксует и тяжело взбирается на подъем, гвоздика бьется о лобовое стекло, как птичка.

– Останови здесь, – командую я, когда мы проезжаем мимо мемориальной арки.

Павлик не понимает.

– Останови, я скоро вернусь, – я вылезаю из машины и выдергиваю гвоздичку из-под правого дворника. – А насчет Трифона Дормидонтовича спроси у Чернолуцкого. Это был его лучший друг. Спроси, он тебе расскажет.

– Куда вы, Юрий Васильевич?! – кричит Павлик. – При чем тут Трифон Дормидонтович? Это же кладбище!

– Оно мне и нужно, – бурчу я. – Ты не кричи, не кричи… Тут все спят, разбудишь.

Я направляюсь к арке. Свежий снежок хрустит под ногами. Ночью ворота заперты, зато калитка открыта, а за калиткой начинается такая темнотища, хоть глаз выколи. Но идти мне недалеко, привычно, моя могила находится прямо у входа, найду наощупь.

Калитка скр-рипит, а Павлик, чертыхаясь, ищет в «ЗИМе» карманный фонарик. Находит и устремляется за мной. Зря он так за меня беспокоится – в моем возрасте на кладбище не страшно. Тем более, что у моей могилы кто-то стоит и освещает плиту лучом фонарика. В луче мечутся снежинки и не могут из него выскочить. Кого это сюда занесло?

Мне в самом деле не страшно, но хорошо, что Павлик рядом. Он освещает лицо этого человека, а тот в ответ освещает нас. Лучи скрещиваются. Свет бьет в глаза, но я успеваю заметить у оградки еще две тени.

– Все понятно? – спрашиваю я Павлика. – Садись в машину, мы скоро. Фонарик оставь.

Успокоенный Павлик возвращается к «ЗИМу», а я с лучом света в руке подхожу к оградке. Вот могила. Плита. На плите – корзина живых роз. Нет, я помнил, помнил, что завтра у моей жены день рождения, но я не догадался, дурак, для кого Владик купил розы.

Я вхожу за оградку, кладу в корзину к розам белую гвоздику и выхожу. Мы молчим и светим фонариками на цветы. Их заносит снегом. О чем нам говорить, если мы видим друг друга насквозь и думаем об одном и том же, хотя я сейчас ни о чем не думаю, и потому Софья Сергеевна не может прочитать мои мысли. Владислав Николаевич подправляет взглядом цветы, Михалфедотыч уже успел сделать моментальный рентгеновский снимок и с неудовольствием обнаружил в моем боковом кармане наган с одним патрончиком, а Софья Сергеевна вызывает меня на обмен мыслями:

«О чем вы думаете, Юрий Васильевич?»

Ни о чем не думать не получается.

«Нас всех здесь подхоронят, думаю я какую-то ерунду специально для Софы. – Кстати, слова „подхоронить“ в словаре нет. Я проверял. Оно должно бы стоять между „подхомутником“ и „подхорунжим“… эти слова уже никому не нужны. Зато после „подхорунжего“ следует странное слово „подцветить“. Наверно, оно означает то, что я только что сделал: подложил на могилку к розам одинокую белую гвоздичку».

«Подцветили то есть, – соглашается Софья Сергеевна. – О чем вы говорили с Президентом?»

«Не беспокойся, все хорошо. Мишу назначают директором „Перспективы“ вместо Моргала».

«Моргал моргал и проморгал, – злорадствует Софья Сергеевна. – Но Миша не захочет».

«Почему не захочу? – вступает в наши раздумья Михалфедотыч. – Может, и захочу».

«Владику пора на аэродром», – думаю я, хотя об этом сейчас лучше не думать.

«Ничего, думайте, – отвечает Владислав Николаевич. – Мы попрощаемся у гостиницы, и Павлик отвезет меня к самолету. А вы живите. И чтоб без фокусов!»

«Верно! – Михаил Федотович переводит размышления на другую тему. – Зачем вам наган да еще с одним патроном?»

«Ребята, – отвечаю я. – Мне надоело играть в эту игру. Она затянулась. Неужели вы в самом деле думаете, что я бессмертный? Вам тоже чудеса подавай? Чуда захотелось? Вам тоже нужны эти мифы Древней Греции?»