Золотой эшелон - Буковский Владимир

Все помнит, все знает Салымон. Весел. Улыбка на лице, испохабленном шрамом на всю щеку.

— А если, Салымон, ротный сейчас появится?

— Да я его через хрен переброшу!

Покатилась 13-я рота смехом.

— А если, Салымон, командир бригады вдруг появится?

— Да я ему так двину меж рогов, по проходу лететь будет, все табуретки на уши намотает!

И вновь смех ему ответом.

— А если, Салымон, вдруг сам Зубров появится?

— А что мне Зубров? Что ж я, Зуброва испугаюсь? Понятно, что к Зуброву особое отношение. Я ему очень вежливо скажу: я вам прошу оставить мою хазу…

Уже завершая фразу, почувствовал Салымон, что смеха в ответ не будет. И не договорил Салымон в разом затихшей казарме. Повернулся, соображая причину внезапной тишины…

И напоролся Салымон на взгляд.

Совсем рядом, кто знает, как сюда попавший, стоял в проходе полковник Зубров, бывший командир 1-го батальона, где Салымон службу начинал, затем командир 7-й бригады спецназа, а теперь уже — начальник разведки всего Одесского военного округа.

Покорял Зубров всех и всегда. Покорял уже тем, что в любой ситуации у него сапоги сияли. Грязь к ним вроде и не липла. В любой обстановке, на самом грязном полигоне мира, на Широколановском, например, где пехота веками глину месила, утопая в ней, сапоги его все равно переливались серебряным блеском. Никто не знал секрета сапог его: то ли по воздуху он летал, то ли щетку всегда с собой носил и уделял сапогам все время, оставаясь один.

А еще удивлял Зубров многими шутками. Улыбкою своею дьявольской, к примеру. Никто никогда в унынии его не застал. Ослепительная усмешка его была известна всему городу, как и всем городам, по которым его служба носила. Вот и сейчас стоял он и улыбался насмешливо и весело, и толпы, готовой озвереть, совсем не боялся, и потому за спиной его уже полностью непокорные дембеля украдкой складки на одежде поправляли, ремни незаметно подтягивали. А девки срамные, вроде почувствовав некую силу, упорхнули все разом, да так, что найти их было совсем уж непросто.

…Непонятно было Салымону, откуда у этого дьявола в полированных сапогах храбрости взялось появиться в 13-й роте. Откуда сила его исходит, которая сразу придавила своеволие внезапно притихшей толпы. Ну если б с автоматом в руках появился, то понятно, а то ведь без автомата, без охраны. И, видимо, именно отсутствие оружия и охраны, именно эта улыбка беззаботная и прижимала волю остальных, заставляя умолкнуть всех разом. Полежал Салымон еще совсем недолго и, ссутулившись слегка, нашел нужным встать, переваливаясь с ноги на ногу, соображая, как бы шутку свою нейтрализовать. Посмотрел на ладони свои, на носки сапог, почесал в затылке и поинтересовался:

— Я, товарищ полковник, надеюсь, не обидел вас?

— Успокойся, Салымон, не обидел. Обижаются только слабые люди. На обиженных хрен кладут и воду возят. Ты ж меня, надеюсь, к слабым не причисляешь? Да ты ложись, ложись. Чего встал?

— Нет, товарищ полковник, я не лягу. И ответом вашим не удовлетворен. Как же получается: я шутку в ваш адрес отмочил, и мне за это ничего не будет?

— Совершенно ничего. Что с тебя взять? Ты свое отслужил.

Разобрало Салымона любопытство. Нет. Не тот человек Зубров, чтоб так вот взять и простить оскорбление.

— Так, говорите, ничего мне не будет?

— Это с какого конца посмотреть. Если ты, Салымон, себя окончательным дембелем считаешь, то я тебе документы хоть сейчас выпишу. До приказа министра обороны еще тридцать дней осталось, а я могу своей властью через госпиталь тебя провести, документы оформить и отпустить домой через пару часов. Ну, а если ты себя еще солдатом считаешь, то наказание тебя ждет ужасное…

Совсем тихо в казарме стало.

— Собираю я хороших ребят в настоящее дело, а тебя не возьму.

Салымон от обиды аж присел.

— Как не возьмете? Меня? Не возьмете?

— Не возьму.

Задышал Салымон, слов нужных не находя.

— Всех возьмете, а меня, Салымона, не возьмете?

— Всех возьму, а ты тут останешься.

— Да права у вас такого нет! — врезал Салымон, наперед зная, что право у него такое есть, и, понимая обреченность свою, обратился к друзьям и почитателям: — Да что же это происходит? Беззаконие! Никакой защиты от командирского произвола!

Но поддержки Салымон не находил. Вроде сочувствовали ему, но и понимали, что Салымон командира оскорбил, пусть даже не догадываясь о его присутствии, и потому должен Салымон платить позором, который хуже смерти.