Золотой эшелон - Буковский Владимир

— Однако про армию он хорошо говорил…

— Про гвардию, однако, ни слова не изволил!

Было над чем подумать Преображенскому полку.

Всю ночь провели в спорах. До дуэлей, однако, не дошло. Решили наутро: пока не присягать, подождать развития событий.

Капитан Драч, находящийся на постое у деда Петро, узнав командира на экране, подскочил и заорал:

— Любка! Дед Петро! Скорей идите!

Любка подлетела мигом:

— Что, мой желанный? Водички?

Но, увидя «Ивасикова полковника», тихонько примостилась рядышком. Дед Петро вниманием телевизор не удостоил:

— Опять брешут чего-то. Как вам смотреть не тошно?

— Не, дед, на этот раз не брешут!

— А они каждый раз говорят, что теперь не брешут. Вы еще дурни молодые, вот и верите. А я уже старый-битый, все их масти повидал.

— Дед, он про собственность на землю говорит! Неужели же свой кусок земли получить обратно не хочешь?

— А вот и не хочу. Начну пахать на старости лет, а потом опять раскулачат, да еще и посадят. Или приедут из города — весь хлебушек конхвискуют. Хватит, видели!

— Да нет, дед, теперь все по-другому.

— Может, мне еще и сына с того света вернут?

Сына своего, арестованного еще мальчишкой за то, что собирал колоски на колхозном поле, пока отец воевал, дед Петро забыть не мог: двадцать лет вел поиск с помощью знакомого интеллигента, умевшего писать во все инстанции. Потом получил наконец свидетельство о смерти заключенного такого-то в исправительном учреждении. Притих, постарел в один день. И с тех пор никому не верил. Одна надежда у него оставалась, что власти и тут соврали, по своему обыкновению, и в один прекрасный день вернется в домишко его покосившийся сын Пашка — не малец уже десятилетний, каким его Петро оставлял, уходя на фронт, а взрослый мужик, кормилец. Посмеются они с Пашкой над брехливыми инстанциями и заживут — лучше не надо.

Полковник Зубров никак в этом смысле обнадежить деда Петро не мог, и потому внимания его не заслуживал. А Драч и Любка в тот вечер еще долго шептались в своем уголке, но о чем шептались — слышать мог только упрямый дед, которому Петрович раздобыл недавно через Санька импортный слуховой аппарат.

«Говорит Лондон. Наш корреспондент сообщает из Лос-Анджелеса, что сюда по приглашению бывшего Президента США Рональда Рейгана прибыл на отдых Президент СССР Михаил Горбачев с супругой. Однако на состоявшейся вскоре по приезде пресс-конференции советские гости заявили, что не намерены более возвращаться в СССР и просят политического убежища у правительства Соединенных Штатов. На расспросы журналистов о причине такого неожиданного решения супруги Горбачевы ответили, что выбрали, наконец, свободу и чувствуют себя вполне счастливыми. «В этой ужасной и варварской стране никогда не будет настоящей перестройки», — заявил корреспондентам Михаил Горбачев, а госпожа Горбачева пояснила, что оба они получили приглашение прочесть курс лекций в университете в Беркли, где, как заявили гости, «остались еще настоящие последователи учения о научном социализме».

Это неожиданное известие вызвало бурную реакцию всего мира. На японской бирже резко упали акции, что привело к столь же катастрофическому падению на биржах Гонконга, Нью-Йорка, Франкфурта и Лондона».

Американское посольство, обменявшись с Вашингтоном бурным потоком радиограмм, направило маршалу Зуброву поздравление с изъявлением готовности к мирному сотрудничеству. Зубров таковую готовность также изъявил.

Оборотистый Джим Хорн из Чикаго в тот же вечер уточнил, как правильно пишется имя Зуброва по-английски, и пошел штамповать футболки с его портретами.

Четырнадцатилетняя Мария Де Лопес из Барселоны послала Зуброву вышитое ею изображение святой Терезы. В приложенном письме она спрашивала, как главнокомандующий относится к феминизму.

«Чем все это кончится? — спрашивали себя многие. И в тот день, и на следующий, и через неделю. — К худу ли, к добру то, что произошло, и во что выльется?» Однако на этот вопрос мог бы ответить только Миша-пророк. А он, как известно, телевизор не смотрит принципиально.