Золотой эшелон - Буковский Владимир

Ревут девки, и моторы ревут, грязь из-под колес фонтанами. Поотстал Салымон. Душит Салымона изнутри кто-то. Может, стыд, может, совесть, может, еще что-то, ранее Салымону неизвестное. Вздыхал, задницей по сиденью крутил, а потом возьми и попроси Чирву-Козыря:

— Эй, Чирва.

— Чего тебе?

— Чирва, будь человеком, спаси меня!

На Чирве аж веревки все заскрипели: он, Чирва, связанный валяется, мордой на ухабах о борт стучит, а его захватчик и возможный палач спасения просит. Дела.

— Так вот, Чирва, сгоряча я ляпнул Зуброву, что приказал тебе остаться… Не мог бы ты подтвердить, что так оно и было.

— Конечно нет.

— Слышь, Чирвончик, тебе ведь это ничего не стоит. Тебе все равно подыхать. Один грех больше, один меньше, какая разница, а мне репутацию спасать надо.

— Мне б твои заботы.

Тут Салымон Чирву не понял: лучше ведь сдохнуть, чем репутацию свою испоганить. А Чирва-Козырь Салымона понять не может: за обман его Зубров в рядовые разжалует, в штрафной батальон спишет, вот и все. Радовался бы, здоровенный болван. А Салымон успокоиться не может:

— Не хочется мне перед народом брехуном выглядеть. Лучше сдохнуть. Помоги мне, возьми грех на себя, а я к Зуброву сам пойду, за тебя просить буду. Ты Зуброва не знаешь — у него голова не такая, как у нас с тобой, он иногда такое учудить может… Знаешь, ведь он тебя, Чирва, и простить может. Он тебя может даже и наградить: все, мол, перепились, а Чирва-Козырь трезвость сохранял и — бубух тебе лычки новые на погоны.

— Нет, Салымончик. Поешь ты, конечно, красиво, но ради твоей репутации я лишнего греха на себя не возьму. Своя рубаха… сам знаешь.

Загонял Зубров батальон, замучал. Никого утром сам не будил. Гуляет себе вдоль эшелона: вдруг морда какая мятая с головной болью из окна высунется. А тут и Зубров:

— А ну-ка, голубочек, выгляни в окошко. Красавец. Эх, морду-то тебе как перекосило. А тепловоз-то у тебя весь грязью зарос. Да встань, мерзавец, ровно, когда с тобою командир говорит. Морда твоя уголовная. Из-за тебя что в батальоне случилось? Ты ж, гад, вчера всю смуту начал. Не помнишь, мозги орудийным нагаром законопатило? Уж я тебе их почищу. В общем, так. Три часа тебе времени, на весь твой тепловоз, вычистишь, в порядок приведешь, Салымону доложишь. Бойся ему не угодить! Боишься? То-то. Что? Людей надо на регулировку дизелей? Людей дам. Таких же мерзавцев и дам, вроде тебя. Как работу завершишь, найдешь меня и доложишь лучший способ, как я тебя могу покарать за твое вчерашнее. Да фантазию включи. Иди!

— Есть!

— Эй ты, ага, ты. Ко мне! Да строевым. Строевым! Вот так. Что ж ты, братец, ночью-то натворил? Теперь тебя даже Лефортовская тюрьма на исправление не примет. Кашу ты какую заварил. Не ты? А кто? А мои сведения все на тебя указывают. Ладно. Вымоешь котлы на кухне, Тарасычу доложишь, себя в порядок приведешь. Если Салымон на тебе одну пуговицу нечищеную найдет, сам знаешь.

— А, Тарасыч, иди сюда. А что, Тарасыч, у нас завтрак сегодня запаздывает? Что случилось? Голова болит? С чего бы это?

Знает Зубров, что сейчас к каждому индивидуальный подход нужен. Знает, что сейчас каждого немедленно после пробуждения надо брать в ежовы рукавички. И берет каждого. Знает Зубров, что нельзя сейчас дать времени на раздумья и праздные разговоры. И не даст. И уж вдоль эшелона забегали люди, заспешили. Всем машинам — мойка, чистка, технический осмотр. Оружию — полная разборка. Боеприпасы — пересчитать, вычистить, переложить. Вымыть вагоны. Окна выбитые заделать досками и мешками с песком — впереди кто знает, что ждет. Мертвым могилы вырыть надо. Раненых бинтовать. Знай себе Зубров покрикивает. Каждому — срок короткий, каждому — заданье непосильное, каждому приказ: придумать себе кару позатейливей.

Построил Зубров батальон перед закатом. Опять задождило, но блестит батальон, сияет. Только поменьше размером стал. Зубров на ящике патронном сидит. Рядом к телеграфному столбу Чирва-Козырь пристегнут. Салымон с антенной. Суд.

— Подсудимый Чирва-Козырь, приказывал ли вам гражданин Салымон остаться?

— Нет.

— Салымон?

Опустил Салымон глаза. Молчит.

— Так, мне все ясно. Сержант Салымон, вы приказа остаться не дали. Не имеет права офицер наказывать сержанта в присутствии солдат, но я использую чрезвычайные свои полномочия. Сержант Салымон! За потерю управления объявляю вам замечание!

— Есть замечание!

— Самое первое взыскание за всю службу?

— Самое первое, товарищ полковник!