Любовь и замки - Бенцони Жюльетта

Мадам Скаррон обратилась за советом к своему учителю. Это был бывший капитан кавалерии, на склоне лет наконец выслужившийся: несмотря на прискорбно ограниченный ум, нашел способ получить степень доктора в Сорбонне. Этот блестящий ученый в мудрости своей посоветовал сделать следующую вещь: попросить у короля аудиенции для подтверждения. Результат не заставил себя ждать: «Пусть передадут этой женщине, чтобы она делала то, что просят! Я не люблю женщин, которые слишком много думают», — заявил Людовик XIV.

Таким образом поставленная на место мадам Скаррон покорилась, и через несколько месяцев в маленьком парижском домике, принадлежавшем мадам Монтеспан, новая гувернантка, таясь, ожидала окончания родов, чтобы увезти ребенка в деревню Вожирар.

Она ожидала потом во многих разных местах: замке Сен-Жермен, поместье Женитой около Ланьи, замке Турне. Может быть, именно чтобы избежать этих разъездов Людовик XIV после рождения «мадемуазель де Тур» подарил мадам Скаррон замок Ментенон, где вскоре родилась «мадемуазель де Блуа», которая станет матерью регента и графа Тулузского.

Будущая маркиза сама описала подаренное ей жилище: «Большой замок на краю большого города, расположение как раз по моему вкусу. Вокруг — луга и река, протекающая по рву». Все, что нужно, жилище средневековое, но очень удобное для того, к чему оно предназначалось.

Построенный в средние века сеньорами де Ментенон, замок был перестроен Жаном Коттеро, суперинтендантом финансов при Людовике XII, потом его дочерью, которая вышла замуж за Жака д'Анженне: они были последними владельцами замка до мадам Скаррон.

Когда в 1776 году она становится маркизой де Ментенон, она решает кое-что изменить, найдя, что замок слишком суров. Она приказывает сломать одну стену, благодаря чему взору открылся восхитительный вид на деревню и акведук, построенный Вобаном и Лаиром, чтобы провести воду в Версаль.

Ее положение по отношению к королю теперь сильно изменилось. Однажды Людовик XIV пожелал познакомиться со своими тайными детьми. Он приказал мадам Скаррон и кормилице привести их в Сен-Жермен. Но вошла к королю только кормилица, гувернантка же меряла шагами галерею, спрятав руки в огромную муфту, чтобы согреться. Она не надеялась даже увидеть короля, однако он вышел к ней сам. В то время как она присела в глубоком реверансе, он произнес:

— Встаньте, мадам. Я доволен вами.

В тот день этим и кончилось. Но мало-помалу у Людовика XIV появилась привычка навещать детскую… и гувернантку. Его притягивала красота молодой брюнетки, хотя в первые дни она была ему даже несимпатична, так как он увидел в ней «красивый ум, интересующийся только высокими материями».

Всегда аккуратно одетая, сдержанно элегантная, любезная и мягкая в обращении, во многом явно противоположная энергичной блондинке Монтеспан, гувернантка постепенно поселилась в тайных мыслях великого короля.

В конце концов он дал понять, что добивается посещения ею, в свою очередь, королевского алькова, но, к его глубокому удивлению, молодая женщина отклонила приглашение. «Моя добродетель дорога мне, сир, и если Ваше Величество сохраняет ко мне некоторое уважение, оно не позволит сделать из меня посмешище двора. Я не достаточно сильна, чтобы защитить себя против всех, кто сможет задеть меня…»

Следствием этого добродетельного ответа было то, что Людовик XIV узаконил своих бастардов, а их воспитательнице даровал титул маркизы. При этом он питал заднюю мысль: устроив поблизости от себя новоиспеченную маркизу с ее маленькими подопечными, он, может быть, скорее сможет привести мятежницу к соглашению. Это было сделано и чтобы защитить ее от возможных предприятий мадам Монтеспан, ибо отношения между двумя женщинами накалились.

Мадам Ментенон плохо переносила вмешательство матери в строгую программу, которую она установила для воспитания детей. В свою очередь мадам Монтеспан находила, что гувернантка немного перебарщивает и боялась, что та помышляет вытеснить ее окончательно. Это вызвало резкую перебранку, свидетелем и невольным арбитром которой оказался король.

— Если бы вы хотели, — сказал он однажды после ухода мадам Монтеспан, — вы могли бы не бояться никого в этом мире.

— Но я должна еще бояться Бога, сир, угрызений моей собственной совести, и королевы, которая так добра ко мне.

Это было верно, во всяком случае, в отношении Марии-Терезы, избыток же добродетели был подкреплен тонким расчетом. Понадобились годы, работа ядов и смерть королевы, чтобы король смог уложить упрямицу в свою постель. По крайней мере, «официально», ибо тайком это, конечно, могло произойти и раньше.