Рено, или Проклятие - Бенцони Жюльетта

– Я поклялся бы, что вы сарацин, сын мой!

– Я тоже, – согласился Людовик, внимательно следивший за переодеванием. – А теперь иди, и да хранит тебя Господь!

Когда село солнце, Рено и Василий были уже довольно далеко от деревни, шагая вдоль реки, но не слишком к ней приближаясь, чтобы обходить стоянки мамелюков, чьи костры раздувал ночной ветер.

Между тем в Дамьетте Маргарита с беспокойством думала о предстоящих родах, которые должны были начаться не сегодня завтра. В ближайшие дни ей станет не до испуганных, потерявших голову женщин, которые привыкли перекладывать на ее плечи груз своих опасений и страхов. Только Герсанда и Эльвира держались спокойно и мужественно. Редкие вести, доходящие до Дамьетты, становились все тревожнее, и сама Маргарита делала все возможное, чтобы не поддаться днем тоске, а ночью кошмарам. Когда однажды утром она почувствовала, что приближаются роды, она попросила покинуть свою спальню всех, кроме шевалье д’Эскейрака.

– Вы должны дать мне клятву, – сказала она, – и выполнить ее. Поклянитесь, что, если сарацины вернут себе Дамьетту, вы отрубите мне голову раньше, чем они доберутся до меня!

– Почему я должен отрубать вам голову? Может быть, хватит удара кинжалом?

– Говорят, что сарацины могут надругаться и над телом мертвой женщины, но не трогают обезглавленный труп.

– Да, я тоже слышал об этом. Признаться, и сам думал об этом. Клянусь своей честью перед лицом Господа, что выполню желание Вашего Величества.

Маргарита поблагодарила его слабой улыбкой, хотела еще что-то сказать, но знакомая резкая боль помешала ей, и она успела только попросить:

– Позовите даму Герсанду! И моих служанок!

Герсанда прибежала в ту же секунду, она была неподалеку и слышала стон, который вырвался у Маргариты. Она выставила д’Эскейрака за дверь и принялась распоряжаться, готовя все к предстоящему нелегкому испытанию. С кровати сняли все простыни и покрывала, оставив лишь самую нижнюю, накрыв ее сложенным во много раз полотном, на которое уложили Маргариту, освободив от одежды. Герсанда приказала закрыть ставни, чтобы жара не проникала в покои, и усадила у изголовья королевы Эделину де Монфор, чтобы та розовой водой освежала лицо королевы. Теперь оставалось только ждать, и целительница надеялась, что роды будут недолгими. Маргарита рожала в шестой раз, и пока все шло благополучно. Но как часто бывает, вмешалось непредвиденное. К полудню небо стало темно-оранжевым от поднявшейся в воздух пыли, задул хамсин, сухой, изнуряюще жаркий ветер, и задул с такой силой, что мачты кораблей и пальмы сгибались, словно тростник. Во дворце торопились закрыть не только двери и окна, но и заткнуть все щели, спасаясь от пыли. Пологом, каким в богатых домах на Востоке завешиваются от насекомых, завесили постель королевы. Но, несмотря на все предосторожности, тончайший слой пыли покрыл все вокруг. В окружении закутанных, словно мусульманки, женщин в душной тесноте полога Маргарита мучилась схватками шесть часов, и они показались ей шестью веками и концом света. Наконец на свет появился крепкий и здоровый мальчик. И как только он издал первый крик, буря, словно по волшебству, стихла. Женщины, затерянные в сердце неведомой страны, которая теперь внушала им непреодолимый страх, увидели в этом знак Божьей милости и возблагодарили Господа не только за благополучное разрешение королевы, но и за покой, который пусть ненадолго, но воцарился в их сердцах.

– Как вы назовете своего сына, сестра моя? – спросила юная графиня Анжуйская, которая пришла в спальню, как только начались роды.

Маргарита с трудом улыбнулась, глядя на пожелтевшее от пыли нежное лицо Беатрисы, – она была счастлива, дав жизнь еще одному сыну, но трепетала и за эту слабую жизнь, и за жизнь его отца.

– Я думаю, что мой дорогой супруг предпочел бы назвать его Жаном, как мы назвали того, кого потеряли так скоро…

Взгляд Маргариты остановился на присланной из Англии книге со стихами Марии Французской, и она добавила со вздохом:

– Но он родился в такое трудное и печальное время, что я хотела бы добавить к Жану еще и имя Тристан ^[48]…

Она прикрыла глаза, показывая, что хочет отдохнуть после долгих страданий, но из-под сомкнутых ресниц показалась слеза и покатилась по щеке.

Отдохнуть королева не успела. На улицах со стороны порта послышались шум и крики, а вскоре захлопали двери и во дворце. Шевалье д’Эскейрак появился на пороге спальни, собираясь оповестить о городских событиях королеву. А королеве, только-только завершив омовение малыша, служанки принесли новорожденного, и она качала его на руках, поглаживая белесый пушок на его головке.