Нежный наставник - Шоун Робин

Элизабет подняла голову.

— К сожалению, у меня аллергия на духи. А как это вы меня назвали… taalibba?

Огоньки в его глазах погасли, их ярко-бирюзовый цвет сменился на цвет сырого, необработанного камня.

— Taalibba по-арабски значит «студент», миссис Петре.

Конечно, глупо, но Элизабет почувствовала разочарование. Эдвард никогда не обращался к ней с ласковыми словами, ни разу за три месяца ухаживания и шестнадцать лет супружества.

Она притворилась, будто заносит арабское слово в свои записи.

— А женщина обязательно должна чем-нибудь пахнуть, чтобы… привлечь мужчину?

— А если я скажу, что да?

Большая клякса растеклась по бумаге.

— Тогда я попрошу аптекаря дать мне что-нибудь от аллергии на то время, пока я не научусь нравиться моему мужу.

— Не стоит жертвовать своим здоровьем, — прохладно заметил он. — Великий шейх, выдавая любимую дочку замуж, сказал ей, что самые лучшие духи создает вода. У вас нет аллергии на цветы?

— Нет.

— В таком случае натирайте кожу лепестками цветков — под грудью и треугольник волос между бедрами. Смешанный аромат цветов и влажное тепло вашего тела будут гораздо эффективнее флакона любых духов.

Бисеринки пота покатились между грудей Элизабет. Скрип пера по бумаге на мгновение заглушил потрескивание горящих дров в камине и шипение газа в лампе. Он сказал, что мужчине нравится аромат женского тела.

Элизабет незаметно втянула носом воздух. Она уловила запах бензола от своего чистого шерстяного платья, густой аромат кофе и дым от пылающих поленьев.

— Знаете ли вы, что такое оргазм?

Перо застыло в воздухе. Стыд сменился неудержимым гневом. Элизабет подняла голову. Бирюзовые глаза выжидающе смотрели на нее.

— Да, лорд Сафир, я знаю, что такое оргазм.

Прищурившись, он рассматривал ее, как будто она была каким-то животным или насекомым, не встречавшимся ему ранее.

— Так что же это такое?

Пораженная Элизабет на мгновение потеряла дар речи. Он откровенно сомневался в ее познаниях. Наглостью было уже то, что он просил описать это сугубо личное ощущение, но то, что он считал ее лгуньей, было совершенно невыносимо.

Элизабет стиснула зубы.

— Это… пик наслаждения.

— А вы сами испытывали когда-либо этот «пик наслаждения»?

Она вздернула подбородок и хотела было ответить звонким, вызывающим «да», но остановилась, заметив, с каким жаром он это произнес.

— Вас это не касается…

— Вы заявили, что желали бы научиться ублажать мужа, миссис Петре, — грубо оборвал он ее. — А разве вы не хотели бы узнать, как можно усилить собственное удовольствие?

Элизабет почувствовала удовлетворение от того, что в свое время была прилежной студенткой. Если в сексуальных познаниях ей с ним не сравниться, то в остроте ума она могла состязаться вполне достойно.

Ее губы тронула торжествующая улыбка.

— Несомненно, лорд Сафир, вы не можете забыть слова шейха о том, что «Творец не наделил части женского тела способностью получать удовольствие или удовлетворение, пока в них не проникнет мужской инструмент». Тем самым, доставляя наслаждение своему мужу, женщина доставляет его себе самой.

А Эдвард, уныло подумала она, больше всего был доволен тогда, когда она вообще ничего от него не требовала. Он не потрудился даже заглянуть в ее спальню, вернувшись домой в то утро.

Но Элизабет не желала вспоминать о своей неудавшейся женской доле в прошлом. Удовлетворение должно существовать в супружеской постели, И все, что следует сделать… это научиться получать его.

— Вас возбуждают поцелуи, лорд Сафир? — спросила она импульсивно.

— А вашего мужа?

У Элизабет все внутри похолодело. Эдвард никогда не целовал ее. Нет, это было не совсем верно. После того как священник объявил их мужем и женой, Эдвард на мгновение прижал свои губы к ее губам.

Элизабет взглянула на маленькие серебряные часики, приколотые к лифу ее платья. Было десять минут шестого.

Склонившись над столом, она положила тяжелую золотую ручку.

— Я не буду обсуждать моего мужа ни с вами, ни с кем-либо еще, лорд Сафир.

Скорее поспешно, чем охотно, она свернула свои бумаги и убрала их в сумочку.

— Я полагаю, наш урок закончен.

По крайней мере она сохранила свою гордость, чего нельзя было сказать о стыдливости. Казалось, она должна была почувствовать облегчение, но не чувствовала его.

— Очень хорошо, миссис Петре. — Рамиэль поднялся, насмешливо улыбаясь. — Увидимся завтра, в четыре тридцать утра.