Невеста герцога - Куин Джулия

Ее губы приоткрылись.

— Мне хочется поцеловать вас.

Он потянул ее за руку, приблизив к себе.

— Очень.

Амелия хотела спросить почему, но передумала, уверенная, что услышит в ответ что-нибудь такое, от чего остатки ее решимости только растают. Но ей хотелось сделать что-нибудь… Она не представляла что. Все, что угодно, лишь бы убедить их обоих, что она еще не совсем лишилась разума.

— Считайте это удачей, — мягко произнес он. — Или внутренним озарением. Но по какой-то причине я хочу поцеловать вас… что само по себе приятно. — Он поднес ее руку к своим губам. — Вы согласны?

Она кивнула. Она не могла заставить себя солгать, как бы ей этого ни хотелось.

Его глаза, казалось, потемнели от лазоревого до сумеречного оттенка.

— Очень рад, — промолвил он, приподнял ее подбородок и приник к ее губам в поцелуе, вначале нежном, заставив ее приоткрыть губы, а затем завладел ее ртом, лишив ее воли и всякой способности формулировать мысли, не считая одной.

Она никогда не испытывала ничего подобного.

Это было единственной разумной мыслью, возникшей в ее голове. Она утонула в море ощущений, охваченная потребностью, которую она едва понимала, чувствуя, что изменилось что-то.

Каковы бы ни были его цели и намерения, его поцелуй был не таким, как в прошлый раз.

И она не могла противиться ему.

Томас не собирался целовать ее, во всяком случае, не тогда, когда счел себя обязанным сопровождать ее на прогулке, и не тогда, когда они двинулись вниз по склону холма, и, разумеется, не тогда, когда шутливо предложил: «Может, мне поцеловать вас?»

Но тут она произнесла свою маленькую речь про бесхребетность и выглядела при этом такой неожиданно привлекательной, придерживая выбившиеся из прически волосы и глядя на него свысока, — ну если не совсем свысока, то по крайней мере отстаивая свою точку зрения с отвагой, на которую не осмеливался никто из его собеседников. За исключением, пожалуй, Грейс, но и та знала меру.

Именно в этот момент он заметил ее белую кожу с россыпью восхитительных веснушек, глаза, не совсем зеленые, но и не карие, светящиеся умом и страстью, и губы, в особенности ее губы: полные, мягкие и слегка подрагивающие, что можно было заметить, только пристально вглядываясь.

Это он и делал, не в состоянии отвести взгляд.

Как ему удавалось не замечать этого раньше? Она всегда была рядом, почти столько же, сколько он себя помнил.

А затем — дьявол, знает почему — ему захотелось ее поцеловать. Не управлять ее, не подчинить ее, хотя он не возражал бы против того и другого в качестве дополнительного бонуса, а просто поцеловать. Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях и впитать все, что было у нее внутри и что делало ее… такой, и, возможно, узнать, какая она на самом деле.

Но через пять минут, если Томас и узнал что-то что не смог бы выразить это словами, ибо, начав целовать ее по-настоящему, как мужчина мечтает целовать женщину, — он перестал связно мыслить.

Он не представлял, почему вдруг возжелал ее так, что закружилась голова. Возможно, потому, что она принадлежала ему и он знал это, а возможно, все дело в том, что мужчины — примитивные собственники. А может, потому, что ему нравилось, когда она лишалась дара речи, даже если он сам чувствовал себя таким же потрясенным.

Как бы то ни было, но как только его губы раздвинули ее губы и его язык скользнул внутрь, мир вокруг стремительно закружился и исчез, не оставив ничего, кроме нее.

Его руки нашли ее плечи, затем спину и скользнули вниз. Он застонал, обхватив ладонями ее ягодицы и тесно прижав ее к себе. Это было безумие: они находились в поле средь бела дня, а ему хотелось овладеть ею здесь и сейчас, задрать ее юбки, повалить в траву и заняться любовью, а потом сделать это снова.

Он целовал ее с безумной страстью, которая бушевала в его крови, а его руки блуждали по ее одежде, отыскивая застежки, кнопки, завязки — все, что открыло бы ему доступ к ее коже. Лишь когда его пальцы расстегнули две пуговицы на ее спине, к нему вернулись остатки рассудка. Томас не знал, что заставило его опомниться: возможно, ее стон, низкий, чувственный и совершенно неподходящий для невинной девственницы, вернее, его реакция на этот звук — мгновенная, опаляющая и наполненная образами Амелии, обнаженной и вытворяющей вещи, о которых она, вероятно, даже не подозревала.

Неохотно, но решительно отстранившись, Томас втянул в грудь воздух, затем прерывисто выдохнул, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. На его языке вертелись слова извинения, и он честно собирался произнести их, как и полагалось джентльмену, но когда он поднял глаза и посмотрел на ее лицо, с приоткрытыми влажными губами и широко распахнутыми затуманенными глазами, которые казались более зелеными, чем раньше, его губы сказали совсем другое, игнорируя приказы мозга.

— Это был сюрприз.

Она моргнула.

— Приятный, — добавил он, довольный, что его голос звучит более спокойно, чем он себя чувствовал.

— Меня никогда не целовали, — сообщила Амелия.

Томас улыбнулся, немного забавляясь.

— Вообще-то я целовал вас вчера вечером.

— Нет так, — шепнула она, словно бы про себя.

Его тело, начавшее успокаиваться, снова воспламенилось.

— Что ж, — сказала она все с тем же потрясенным видом. — Полагаю, теперь вам придется жениться на мне.

Услышь он такое от любой другой женщины… черт, после любого другого поцелуя, Томас не испытал бы ничего, кроме раздражения. Но что-то в голосе Амелии, в ее лице, все еще хранившем довольно милое озадаченное выражение, вызвало диаметрально противоположную реакцию. Он рассмеялся.

— Что вас так рассмешило? — требовательно спросила она. Впрочем, она была слишком сбита с толку, чтобы что-то требовать.

— Не имею понятия, — честно ответил, он. — Повернитесь, я застегну пуговицы.

Амелия ахнула, схватившись за шею, и Томас усомнился, едва ли она вообще заметила, что он расстегнул ее платье сзади. Некоторое время он не без удовольствия наблюдал за ее тщетными попытками застегнуть пуговицы, затем сжалился и нежно отвел ее пальцы в сторону.

— Позвольте мне, — промолвил он.

Как будто у нее был выбор.

Он не спешил, вопреки доводам рассудка, твердившего: чем быстрее он застегнет платье, тем лучше. Но его заворожил вид ее бархатистой кожи и золотых прядей, падавших на ее шею сзади и трепетавших от его дыхания. Не в силах устоять перед соблазном, он склонил голову и поцеловал ее в шею.

Она откликнулась тихим стоном.

— Пожалуй, нам лучше вернуться, — грубовато сказал Томас, отступив на шаг. Но тут он сообразил, что не застегнул последнюю пуговицу на ее платье, выругался себе под нос. Было бы опрометчиво снова касаться ее, но он не мог допустить, чтобы она вернулась в дом в таком виде. Поэтому ему ничего не оставалось, как только довести дело до конца со всей решимостью, на которую был способен.