Пленница моего сердца - Райан Нэн

Наконец он резко откинул ее руку, перекатился на живот и накрыл ее своим телом.

Не без волнения он устроился у нее между ногами, раздвигая их пошире, а затем, быстро войдя в нее, почувствовал напряжение барьера. Когда произошел разрыв, он понял, что причинил ей боль, но теперь его уже ничто не могло остановить, как бы сильно он этого ни хотел.

Твердая дрожащая плоть, которую он загнал в нее, словно имела собственную волю и совершенно игнорировала слезы, текущие из глаз Мэри, как и тот факт, что для нее все происходящее превратилось в сущую пытку. Эта плоть игнорировала и его собственные молчаливые приказы сдуться и не причинять ей больше боли, она не желала ничего и никого слушать; овладев ситуацией, плоть продолжала свою скачку, раз за разом погружаясь в ее нежное влажное тепло, пока мощный выброс не положил конец неодолимой агрессии.

Клей громко застонал, и Мэри, глядя на его смуглое, сведенное судорогой лицо, гадала, не сделала ли она что-нибудь не так.

Без сил опустившись ей на грудь, Клей стал говорить, как он сожалеет о том, что причинил ей боль, и как хочет загладить свою вину.

– Со временем я стану лучшим любовником, – пообещал он. – Я научусь отдавать тебе радость, какую ты дала мне.

– Лежать в твоих объятиях – это и есть самая большая радость. – Мэри погладила его по влажным волосам.

Когда Клей успокоился, они пошли к реке, где он нежно и терпеливо искупал Мэри Эллен. Вскоре оба они были чисты, и Мэри Эллен убедила его, что боли больше не чувствует. А дальше они стали играть так, как играли когда-то детьми: гонялись друг за другом по мелководью, потом нырнули на глубину и начали проделывать всевозможные подводные акробатические трюки. Выныривая на поверхность в самом центре заводи, они смеялись, а когда Клей схватил ее за распущенные, распластанные по поверхности воды волосы, похожие на сияющий золотистый веер, Мэри Эллен громко завизжала и шлепнула его по руке, вывернулась, после чего, изловчившись, нажала ладонями ему на голову. Клей перехватил ее за талию и потянул за собой вниз, до самого песчаного дна, где и поцеловал.

Стремглав вынырнув на поверхность, они отдышались и снова начали целоваться, а затем, выбравшись из воды, поспешили к расстеленной скатерти, упали на нее и принялись обсыхать под солнцем.

Весь день они провели в своем маленьком тайном убежище, угощая друг друга фигами, виноградом и сладкой клубникой из корзины. Сытые и счастливые, они задремали на солнышке – пара красивых здоровых молодых зверьков – нагие, не ведающие стыда в своем маленьком раю.

Все было просто великолепно до тех пор, пока небо над ними не переменилось. Черные тучи затянули чистую синеву небес, солнце вдруг куда-то пропало...

Клей резко проснулся от зловещего предчувствия, по его спине проползли мурашки.

Мэри тоже проснулась, вероятно, почувствовав его дрожь.

– Что с тобой?

Клей не ответил, он лишь крепче прижал ее к себе. У него внезапно стало нехорошо на душе, но он не мог понять почему. Он словно боялся, что кто-то может отнять у него его возлюбленную.

– Да что с тобой, Клей? – снова спросила Мэри, чувствуя, как тревожно забилось его сердце. – Скажи мне.

– Ничего, – ответил он. – Просто я так тебя люблю, что самому становится не по себе.

Глава 8

Это случилось на следующий же день.

Незадолго перед рассветом в понедельник утром в дверь дома, в котором жили Клей и его мать, Анна, громко постучал посыльный.

Клей тут же проснулся и, вскочив с кровати, поспешно натянул брюки. Пригладив ладонью взъерошенные волосы, он на ходу натянул рубашку и поспешил в коридор.

Анна Найт оказалась у двери раньше; потуже затянув пояс халата и перекинув длинную косу через плечо, она осторожно открыла дверь.

Хотя за дверью оказался всего лишь посыльный, который, протянув ей конверт, поклонился и ушел, Анна не сразу стала вскрывать конверт, а протянула его сыну.

Клей вскрыл конверт и начал читать вслух:

«Уважаемая миссис Найт,

С сожалением сообщаем вам, что ваш отец, коммодор Клейтон Л. Тайгарт, умер во сне в девять часов вечера сего дня. Адмирал Тайгарт страдал от неизлечимой...»

Клей протянул письмо матери и медленно покачал головой. Смерть деда не стала для него большой личной трагедией: как-никак коммодор дожил до восьмидесяти трех лет. Старый адмирал до последнего дня оставался в трезвом уме и мог сам о себе позаботиться, он сам настоял на том, чтобы остаться в пансионе для вышедших в отставку военных моряков, и последние десять лет считал его своим домом, несмотря на неоднократные предложения Анны переехать в Мемфис и жить в одном доме с дочерью и внуком.