Женщина Габриэля - Шоун Робин

Энн с тусклыми каштановыми волосами и бледно-голубыми глазами.

Энн, которая пожелала ему встретить женщину. И таким образом он будет вознагражден за все, что успел пережить.

— Почему? — с вызовом спросил Майкл.

Собираясь остаться. Собираясь умереть.

Во имя любви к мужчине, который дважды нацеливал пистолет в его голову.

У Габриэля не было необходимости лгать.

— Пока ты держишься от меня подальше, mon vieux, я буду жить.

А, следовательно, и Майкл.

Ни один из них не моргал, не дышал, не двигался.

Жар тела Майкла и шоколадный аромат его дыхания окутывали Габриэля. Если он не отступит…

Габриэль держал рукоятку ножа в левой руке, слоновая кость грела его плоть, успокаивала его потребность…

Между двумя ударами сердца Майкл отступил назад.

Габриэль глубоко вздохнул, вдыхая аромат свежезаваренного чая и древесного дыма вместо запаха шоколада.

— Именно из-за этого я не получил приглашения? — кратко поинтересовался Майкл.

— Возможно.

Возможно, Габриэль был не способен написать Майклу приглашение на открытие дома Габриэля, зная последствия своих действий. Или, возможно, он знал, что Майкл проявит большую подозрительность, не получив приглашения, чем получив оное.

Возможно, не послав ему приглашения, он еще надежней закрепил за Майклом роль в этой пьесе, о которой не имел никакого понятия.

— Ты задержал женщину?

Виктория желала Габриэля, но не доверяла ему.

Она думала, что он убьет ее.

И он должен был так поступить.

— Нет. Я не задерживал ее.

Прочесывала ли она прямо сейчас его спальню в поисках оружия, чтобы защитить себя?

Габриэль убрал самые очевидные, но оружием мог стать любой предмет. Зубная щетка. Ваза. Галстук.

Он вспомнил о трости в своем шкафу. При повороте серебряный набалдашник становился рукоятью короткой шпаги.

У Майкла была трость с золотым набалдашником вместо серебряного. Обе были сделаны по индивидуальному заказу одним и тем же человеком с единственной целью — убивать.

С фальшивой любезностью, задаваясь вопросом, что он будет делать в случае, если Майкл примет его предложение, Габриэль спросил:

— Хочешь её увидеть?

Майкл видел Габриэля сквозь его притворство. И принял. Как всегда принимал Габриэля.

Его прошлое. Его решения…

Будучи тринадцатилетним мальчиком; став сорокалетним мужчиной.

— Я не позволю тебе умереть, Габриэль, — просто ответил Майкл. — Помни это.

Тогда как Габриэль слишком охотно подверг опасности жизнь Майкла.

Прежде чем Габриэль успел ответить — наполовину правду или наполовину ложь — Майкл развернулся. Он задержался у стола.

Его правый локоть согнулся; одновременно черный фрак натянулся на широких плечах.

Он мог потянуться за оружием.

Габриэль заставил себя не вскидывать пистолет, чтобы выстрелить первым. Понимая, что слишком близко подошел к краю.

Майкл был единственным хорошим качеством, которым когда-либо обладал Габриэль.

Белый конверт рассек воздух и приземлился около серебряного подноса на черном мраморном столе.

— Это приглашение, Габриэль. — Майкл не обернулся. Он знал опасность, в которой находился. — Мы с Энн собираемся пожениться.

Майкл. Энн.

Пожениться.

С секунду Габриэль не мог дышать.

— И какое же имя ты ей дашь, Майкл? — набросился он. — Она будет известна как мадам д’Анж или леди Энн Стердж-Борн? Она будет женой шлюхи или графиней графа Грэнвилла?

Было слишком поздно брать назад ранящие слова.

Майкл не предъявил прав на титул, который принадлежал ему по закону после смерти дяди. Он не заслуживал мстительности Габриэля.

Слова возымели действие, которое Габриэль не был способен совершить ранее: они выставили Майкла из кабинета Габриэля. Дома Габриэля.

Жизни Габриэля.

Аромат и вкус шоколада задержались в ноздрях и на языке.

Майкл выживет без Габриэля, но сможет ли Габриэль выжить без Майкла?

Его взгляд уперся в изношенную шерстяную сумочку, покоившуюся на голубой коже.

Уличный бродяга не позарился бы на такую. Она бы не стоила и ломаного гроша даже на Сент-Джайлс Стрит, где убогие тряпки распускались на пользовавшиеся спросом нитки.

В Виктории был голод, но была также и гордость.

Нужны были усилия и терпение, чтобы довести ее до той грани, когда она была вынуждена продать свою девственность.