Волки Лозарга - Бенцони Жюльетта

Вцепившись в руку Фелисии, которую было трудно чем-либо удивить, Гортензия дала себя провести вдоль галереи. До них доносились сальные смешки, пение, непристойные шутки. Убежденная, что она попала прямо в ад, Гортензия старалась ничего не видеть и не слышать. Наконец они оказались возле оркестра. Здесь шум был поистине оглушительный. Видок дал монету швейцару. Тот отлично понял и сделал вид, что все в порядке. Они поднялись по крутой и грязной лестнице, выходящей в темный двор в сторону какого-то подъезда, откуда тоже слышались голоса.

– Идите вперед! – скомандовал дамам Видок, убедившись, что полицейских поблизости не видно. – Лучше поедем порознь. Возвращайтесь скорее к себе и будьте осторожны. Как только что-нибудь узнаем, сразу вам сообщим.

Фелисия и Гортензия смешались с толпой. Дверь, через которую они вышли, оказалась рядом с шикарным магазином Корселе, и никто из зевак, глазевших на витрины знаменитого бакалейщика, не обратил на них никакого внимания.

На площади Пале-Рояль дамы без труда нашли фиакр, который отвез их на улицу Бабилон.

Глава IV

Приглашение или приказ?

Дни, промелькнувшие затем, показались Гортензии передышкой после долгого изнурительного пути. Погода в мае стояла в тот год теплая и солнечная. В саду Фелисии распускались ранние розы, под тяжестью цветов сгибались глицинии и жасмин, и в этом оазисе Гортензия даже не жалела, что приходится сидеть дома. Вокруг нее Париж начинал принимать свое летнее обличье…

В преддверии лета все строили тысячи разных планов, запирались особняки, их обитатели выезжали в загородные замки или на воды. Кто-то еще не решил, куда поедет, выбирали между Виши и морским курортом Экслебеном, куда завела моду ездить герцогиня Беррийская, а иные, надеясь сэкономить, избегали столь престижных мест и предпочитали старенькие деревенские домики; там они переводили дух после зимних празднеств и чрезмерных трат. Как бы то ни было, светская жизнь пошла на убыль, и на еженедельные приемы графини Морозини являлись теперь только близкие друзья. Ведь немало из тех, кто не располагал средствами для поездки на воды и не имел замка за городом, запирали все ставни и сидели затаившись, чтобы все подумали, будто они уехали.

На улице Бабилон все еще ничего не было слышно от Бюше и его друзей. С другой стороны, если бы префекту полиции Манжену, люто ненавидевшему карбонариев и постоянно за ними охотившемуся, удалось арестовать нескольких из них, газеты бы непременно подняли вокруг этого шум, но пока ничто не давало повода предположить, что «братья» Фелисии чем-то озабочены.

Итак, жизнь обеих дам протекала размеренно и спокойно, между вышивкой, чтением, музыкой и беседой с друзьями. В числе их был и художник Делакруа. Он взял обыкновение заходить к ним, чтобы посидеть в саду с чашечкой кофе или чая. Делакруа нравилось работать с Тимуром, хотя турок оказался весьма капризным натурщиком. Как-то, когда нужно было позировать для портрета верхом, он категорически отказался взгромоздиться на лошадь из папье-маше, требуя натурального скакуна…

Приходы Делакруа были радостью для Гортензии. Образованный молодой художник был вхож (тут постарался Талейран) в лучшие дома Парижа и Лондона, где у него со многими завязалась дружба. Он мог остроумно рассказывать о множестве вещей, но, как только разговор заходил об искусстве, здесь вспыхивал настоящий фейерверк, и обе дамы просто приходили в восторг.

Визиты Делакруа заканчивались всегда одинаково. Склоняясь к руке графини Морозини, он неизменно вопрошал:

– Когда же, графиня, вы соблаговолите мне позировать? Ваше лицо – это то, о чем я мечтаю для образа Свободы…

– Для свободы, мой друг, время еще не пришло, – отвечала Фелисия. – Вот когда мне доведется лицезреть ее, тогда, быть может, и смогу изобразить…

Каждое воскресенье в карете Фелисии обе подруги ездили к службе в часовню иностранных миссий. Госпожа де Лозарг, до сих пор так и не получившая весточки из Оверни, стремилась быть поближе к богу, он один мог утешить ее, унять тоску. И все-таки каждый раз ей чудилось, что позади едет так некогда напугавший ее зловещий черный экипаж. Именно поэтому Гортензия все не решалась съездить даже к монахиням в обитель, хотя в душе давно твердо решила побывать там. Впрочем, на письмо с просьбой ее принять оттуда ответили, что мать-настоятельница больна и никого не может видеть.

– Это на нее не похоже, – заметила по сему поводу Фелисия. – Когда нужно поддержать страждущую душу, мать Мадлен-Софи вырвется из когтей самой смерти. Интересно, а дошло ли до нее вообще ваше письмо?