Неуемный волокита - Холт Виктория

Королева-мать взяла его за руку.

— Ваше величество забывает, для чего вы здесь.

— Нет, не забываю. — Мягкость напрочь исчезла с его лица, и оно вновь стало бешеным. — Я пришел сказать вот что: в моем королевстве не будет гугенотов. Ни единого.

Карл схватил Генриха за руку и уставился ему в лицо.

— Брат, — продолжал он, — ты гугенот, а гугеноты оскорбляют меня. Подойди к окну. Иди… иди сюда. Выгляни, брат, и скажи, что видишь. Убитых мужчин и женщин, брат. Все убиты праведным мечом католиков. Они гибнут сотнями. Кузен Конде, подойди сюда. Смотри. Я повелеваю. Хочешь присоединиться к ним?

— Значит, вы пришли убить нас? — спросил Генрих. — И король погибнет от королевской шпаги?

Заговорила королева-мать:

— Его величество не хочет убивать своих родственников. Ваше величество, скажите, что у вас на уме.

— Вот что, — выкрикнул Карл, выхватив шпагу, и глаза его заблестели при виде сверкающей стали. Приставив острие к горлу Генриха, он сатанински засмеялся. — Месса, смерть или Бастилия. Выбирай, кузен. Что предпочтешь?

Генрих внешне почти равнодушно отстранился от клинка, но сердце его неистово колотилось. Подумал: «Бог гугенотов и католиков, до чего же я люблю жизнь! Неужели лишусь ее ради того, чтобы не слушать мессу?»

— Ваше величество, — сказал он, — умоляю вас, подумайте. Если убьете меня, то потом будете терзаться угрызениями совести. Я ваш кузен, а недавно благодаря женитьбе стал вашим братом. Хотите отягчить душу моей смертью? Хотите, чтобы мой призрак являлся вам до конца жизни?

Карл IX в страхе опустил шпагу; он очень боялся сверхъестественного, и слова Генриха о призраке произвели желаемое впечатление.

Король повернулся к Конде. Юный принц, потрясенный вестью о смерти вождей, решил стать мучеником.

— Я лучше умру, — воскликнул он, — чем изменю вере!

Карл завопил от ярости и поднял шпагу, но, уловив насмешливый взгляд Генриха Наваррского, задержал удар.

— Даю вам три дня! — прокричал он. — На размышление. Предупреждаю обоих. Месса, смерть или Бастилия.

Генрих задышал спокойнее. Отсрочка. Три дня жизни. Да нет, не три. Он не умрет за веру. Веры у него нет — разве только в себя и в будущее.

Конде с решительным видом расхаживал по комнате.

— Что такое смерть, кузен? — воскликнул он. — Раз мы обречены, то надо встретить ее смело.

— Мы слишком молоды, чтобы умирать, — задумчиво произнес Генрих.

— Более славной смерти не может быть.

— Смерть никогда не казалась мне славной.

— А гибель адмирала?

— Быть внезапно убитым в спальне? Лишиться головы и быть брошенным толпе? Как думаешь, кузен, что делали с его трупом эти канальи? Определенно обращались с ним не очень почтительно. И по-твоему, это славно?

— Адмирал погиб за свою веру. Он мог бы уехать из Парижа. Его предостерегали, но он предпочел остаться.

— Кузен, адмирал не предвидел подобного конца. Возможно, он предпочел бы смерть такому бесчестью.

— Ты удивляешь меня.

— А ты меня ничуть.

— Значит, ты исполнишь их желание? Отречешься от истинной веры и станешь католиком?

— Кузен, если выбирать между смертью и мессой, я предпочту мессу; и ты тоже.

— Колиньи…

— Был стариком. Мы молоды. Возможно, в его возрасте я не стану так страстно дорожить жизнью. А сейчас умирать не хочу. Я люблю этот мир и все, что он может мне предложить. Неужели отвергну его ради догмы, откровенно говоря, она мало отличается от той, которую нам предлагают принять. Я не религиозный фанатик, кузен. Я обыкновенный человек.

— Вот не знал, что ты такой… слабый.

— Зато я знаю себя; лучше знать себя самому, чем позволить, чтобы тебя знали другие. Послушай, я вскоре стану католиком. И ты тоже, кузен. И ты тоже.

— Ни за что! — воскликнул Конде.

Генрих приподнял брови и язвительно усмехнулся.

Ужасные события того августовского дня перестали быть единственной темой разговоров во Франции и во всем мире; но они никогда не забудутся. Королеву-мать, повинную в этом несчастье — и во всех бедах, выпавших на долю страны, — возненавидели еще сильнее, чем прежде, и открыто называли царицей Иезавелью. У короля меланхолия чередовалась с маниакальной яростью, но иногда, плача от горя, он говорил, что призраки адмирала и дорогого Ларошфуко по ночам посещают его спальню, тела их залиты кровью; с ними являются и другие убитые. Они винят в своей смерти его, короля, и он никогда уже не будет счастлив. Няня, ласковая жена и любимая Мари Туше пытались утешить его; на какое-то время им это удавалось, потом вопли раздавались снова.