Неуемный волокита - Холт Виктория

Король поднял взгляд.

— Брат, — сказал он, — давай будем откровенны. Я болел и только недавно поднялся с постели.

— Весь двор огорчен недугом вашего величества.

— Есть человек, которого моя болезнь нисколько не огорчила, клянусь, он очень бы обрадовался моей смерти. Потому что тогда корона досталась бы ему. Как думаешь, брат, откуда у меня заболевание уха? Чем оно вызвано?

— Это нужно спрашивать у врачей, сир.

— Врачи теряются в догадках. Я нет. Я знаю. Не могло же ухо разболеться ни с того ни с сего. Помнишь, как умер мой брат, Франциск II?

— У вашего величества впереди еще много лет.

— Если мне позволят их прожить. Думаешь, это удастся с братом, мечтающим занять мой трон? Не могла же болезнь уха возникнуть сама собой. Что-то же ее вызвало?

— Может быть, легкая пирушка или chasse de palais?

Король пожал плечами.

— Я склонен думать иначе.

— Должно быть, ваше величество правы, как всегда.

— А если прав, то что дальше? Я оправился от этой болезни, когда теперь ждать следующей? А про себя ты что скажешь, брат? У меня есть королевство, которого домогается другой. У тебя женщина.

Генрих развел руками и беззаботно рассмеялся.

— Возможно, ваш брат пользуется благосклонностью этой дамы чаще, чем я. Королевство принадлежит только вашему величеству; женщина эта мне, ему и еще многим. В этом есть разница.

— Наваррский, у тебя нет гордости?

— Ваше величество, я вырос в горах маленького королевства. Там не воспитывают гордость, как при французском дворе.

— Значит, ты согласен делить с ним эту женщину?

— Если ничего другого не остается.

— Я не понимаю тебя.

«Слава Богу!» — подумал Генрих.

— Значит, делить женщину ты согласен, — продолжал король Франции. — Но, брат, думал ли ты хоть раз, что произойдет, если я умру без наследника?

— У вашего величества есть жена; и со временем вы, несомненно, подарите нам дофина.

— Я спрашиваю, а если этого не произойдет?

— Это, сир, не должно беспокоить нас еще тридцать-сорок лет.

Король неприятно рассмеялся.

— Мои братья умерли молодыми.

— У них не было… крепкого здоровья вашего величества.

— И если у меня не будет сына, но есть брат. Так?

— Конечно, сир. Месье д'Алансон — ныне герцог Анжуйский — никуда не денется, и у него тоже в свой черед будут сыновья.

— Можешь ты дать волю воображению, брат?

— С трудом. Профессора не развивали во мне воображения.

— Если у меня не будет детей и не станет брата, ты прекрасно знаешь, кому достанется трон Франции.

«Ловушка?» — подумал Генрих и лениво улыбнулся, но нервы его напряглись.

— Ну? — спросил король.

— Сир, мне только приходит в голову, что это будет огромной трагедией для страны.

— Хмм… Брат, давай покончим с этими увертками. Я говорю вот что: избавься от соперника — если не ради женщины, то ради трона.

— Неужели ваше величество предлагает мне убить вашего брата?

— Наваррский, ты слишком прям в разговоре. При дворе находишься уже давно, пора бы научиться какому-то такту. Я обещаю: если Франциска однажды ночью уберут, семья постарается отблагодарить тех, кто избавил ее от этой занозы.

У Генриха внутри все кипело. Неужели эта надушенная тварь, полумужчина-полуженщина, считает, что может повелевать другим совершать убийства ради его выгоды? Он ошибается, если думает, что до такой степени может подчинить себе Генриха Наваррского.

Генрих терпеть не мог кровопролития. Потому и казался неважным вождем. Он с отвращением смотрел, как люди убивают друг друга во имя веры, на его взгляд, мало чем отличающейся от вражеской.

Убить Алансона, не только соперника, но и друга? Нет, надо показать королю, что использовать его таким образом не удастся.

В эти минуты он вышел из принятой роли и стал самим собой — незначительным королем перед лицом значительного, но все же королем.

— Ваше величество, — холодно сказал Генрих, — я не могу принять приказ совершить убийство. Почтение к человеческой жизни внушает мне, что никто не вправе отнимать жизнь у другого.

Темные итальянские глаза Генриха III сузились. Этот стоящий перед ним человек с гордо поднятой головой, с твердым, ясным голосом, в котором звучит решимость, — определенно не тот легкомысленный Генрих Наваррский, что проводил время в погоне за юбками и, казалось, рад был забыть свое маленькое королевство, не появляясь в нем уже несколько лет.