Обручение на чертовом мосту - Арсеньева Елена

– Он-то, видишь ли, графиню для себя приглядел, – продолжала между тем Матреша, – а она возьми и сбеги. Я думала, он меня на месте убьет за то, что я ее упустила… кабы не театры эти богомерзкие, небось и убил бы. Может, потом, как отыграем перед барином да гостями, и убьет-таки.

– Да что ж теперь злобствовать, ведь поймал он графиню-то! – в отчаянии всплеснул руками Емеля. – Ну и ладно, казалось бы! Успокойся!

– Потому Адольф еще пуще ярится, – с тоскливым вздохом пояснила Матреша, – потому успокоиться не может, что теперь ему на графиню лапу свою не наложить. Ее барин самолично наказывать будет, а Адольфу сказано было, чтоб и пальцем ее не тронул. И что уж там ей для острастки удумано – одному Господу Богу да нашему новому барину ведомо.

– Но ведь барин не без глаз! – воскликнул Емеля. – Он же сразу увидит, что она не врет, что и впрямь дама благородная! В беду попала по неопытности, ее надо как можно скорей к родным отправить, а не мучить попусту.

– Ишь как она тебя обошла, как приворожила! – так и взвизгнула Матреша. – Из-за нее Игнатий убился, из-за нее Курю пороть будут, да ведь и тебе досталось из-за нее, а ты все заступаешься за эту бродяжку лживую. Никакая она не графиня! Врет она все! Привез вчера Адольф, скинул с седла – ну будто кошка драная. Нашли тоже графиню!

– Ты ее раньше не видела, а я видел, – сказал Емеля. – Видел, когда они с Игнашей в карете ехали. Не врет она, верю… И не обошла она меня вовсе, не приворожила, больно нужна она мне, графиня она или служанка, барышня или крестьянка. Просто я за справедливость. Довольно того, что над нами баре да их управляющие что хотят, то и воротят, лютуют почем зря, будто мы не люди, будто мы не живые, будто сердец у нас нет и боли мы не чувствуем. Если еще и мы будем друг с дружкою собачиться, то и впрямь человечьего облика вскорости лишимся. Графиня – она здесь такая же жертва, как и мы все. Мы ей поможем – глядишь, и она поможет нам.

– Ой, спасибочки, она мне уже так помогла, что дальше некуда! – вызверилась Матреша. – Мы с сыночком казни ждем, а Игнаша, бедный, и вовсе в сырую землю зарыт…

– Тихо! – быстро сказал Емеля. – Молчи, глупая! Второй уже раз об этом говоришь, а разве не помнишь, что немец настрого, под страхом лютой, немедленной смерти, запретил рассказывать о приезде Игнатия и… о том, что случилось здесь? Помнишь, как стращал: коли ляпнет кто о случившемся, того управляющий убьет немедля, своею рукой, или Булыга приложит до смерти. Барин все равно ему поверит, а не нам. С того он Степаниду на выселки и отправил, чтобы она не проболталась о смерти сына. Она, ведьма, ни Бога, ни черта не боится, ей на этого Адольфа плюнуть и растереть, а Булыга перед ней и вовсе дрожкой дрожит… Как пить дать все рассказала бы барину, вот ее и отвезли подальше.

– Помню Адольфов наказ, как не помнить, – угрюмо проговорила Матреша. – Только понять не могу: зачем ему это нужно?

– Бес его разберет, – так же угрюмо отозвался Емеля. – Одно мне ясно: Адольфу во что бы то ни стало нужно, чтобы театры наши именно в назначенный день прошли. Если же узнает новый барин про Игнатия, вряд ли разрешит лицедействовать. Как ни грызлись они с Игнатием с самого детства, как ни подло рождение Игнатия, а все же они отчасти родня. Да его все соседи осудят, коли узнают о театрах, что на могиле свежей игрались.

«Так вот почему меня обвинил во лжи Адольф Иваныч! – сообразила Ирена. – Вот почему уверял, что Игнатий вернулся в Петербург… Думал, гостям стыдно будет ехать на спектакль, когда в Лаврентьеве две смерти подряд приключились. Ну ладно, старый барин два месяца назад преставился, к тому же велел спектакль во что бы то ни стало на ежегодном летнем празднике сыграть. Но этот Берсенев должен быть совершенным чудовищем, чтобы разрешить лицедействовать, когда еще и девять дней после смерти Игнатия не отойдут. Конечно, конечно, он не позволил бы этого. Он обманут, значит… Но ради чего Адольф старается? Какой для него в том спектакле интерес? А какой-то интерес все же есть… Может быть, в том дело, чтобы Санька свою роль отыграла? Может быть, Адольф от этой дурочки вовсе голову потерял? Да нет, едва ли… Не похож он на человека, который из-за смазливой мордашки способен голову потерять!»

– Одного понять не могу: самому Адольфу-то Иванычу какая в этих театрах выгода? Зачем нужно, чтобы именно в этот день они состоялись? Неужто ради Саньки старается? – словно подслушав ее мысли, задумчиво проговорил Емеля.

– Ради Саньки?! – фыркнула Матреша. – Да что ему Санька? Подстилка, только и всего.

– Но ведь она, дура бездарная, всю затею провалит… – сокрушенно вздохнул Емеля.

– Да где ж другую возьмешь на эту роль? Вот я, к примеру, все слова знаю, я б могла Лизу сыграть, да меня Устинья Петровна и близко не подпустит: больно уж, говорит, ты, Матреша, толста, слишком уж в теле, чтобы барышню играть. А у нас на деревне все девки небось в теле, одна Санька тоща, будто и впрямь немка. Адольф-то, видать, неровно дышит к дохлятине, оттого и Саньку к рукам прибрал, и на графиню глаз положил.

«Это я-то дохлятина?! – чуть не вскрикнула Ирена. – Да в нашем классе в Смольном я была чуть ли не толще всех! Уж собиралась уксус пить для интересной бледности и похудания!»

– Тише! – быстро сказал Емеля. – Они возвращаются.

Грохнула, распахнувшись, дверь.

– Или это платье, или представлять не буду! – раздался голос Саньки. – Не буду! Хоть на части режьте меня!

– Нет, это меня на части режьте, Адольф Иваныч, – перебила ее Жюстина Пьеровна, – на куски рубите, пилой пилите, что хотите делайте, а с этой особой я спектакль ставить не буду. Дайте мне повозку, которая отвезет меня на станцию. Я готова заплатить неустойку, я на все готова.

– Угомонитесь, сударыня, – послышался медоточивый голос, в котором Ирена едва узнала лающую, грубую речь Адольфа Иваныча. Впрочем, она сразу вспомнила, как вчера он разливался соловьем перед Макридиной и ее свитой, и поняла, что этот человек горазд лицедействовать почище любого актера, крепостного или свободного. – О вашем отъезде и речи быть не может. Спектакль должен состояться, согласно желанию графа Лаврентьева, точно в назначенный день. Вы сами знаете, что проклятие небес падет на голову того, кто посмеет ослушаться последней воли покойного.

– Да проклятие небес уже пало на мою голову! – вскричала Жюстина Пьеровна. – И это случилось в тот день, когда вы сделали исполнительницей главной роли ее! Вы только взгляните, какое платье она выбрала для этой роли!

– А что? – осторожно осведомился Адольф Иваныч. – Чем оно вам не нравится? Истинно королевский наряд.

– Если бы нужно было изображать Марию Стюарт, королеву Шотландии, это платье, пожалуй, подошло бы, да и то с натяжкой. Но для роли русской барышни из провинции… Право, выбрать его могла только эта безмозглая, лишенная всякого вкуса девка!