Дочь викария - Коултер Кэтрин

Ей следовало бы все узнать подробнее насчет крови и всего такого, прежде чем позволить ему расстегнуть все эти миленькие пуговички на костюме! Но нет, она, идиотка, доверилась мужу, и теперь он с умирающим видом стоит на коленях, между ее раздвинутых ног. Можно подумать, некий новый вид катаклизма настиг Томаса и истерзал всего, до самых подошв его злосчастных ног.

В этот момент он поднял голову, и она увидела, что его губы плотно сжаты, глаза словно затянуты пленкой, а все тело сотрясается. Капли беловатой жидкости забрызгали все вокруг: самого Томаса, простыни, ее живот. В нем совершился некий переворот, смысла которого она не понимала, да и не хотела понимать. Одно Мегги знала наверняка: он лжец и, очевидно, почти ничего не знает о том, что полагается делать с женой в постели.

Нет, пожалуй, ей ужасно больно. С ней поступили более чем жестоко, и единственное ее желание — вышвырнуть Томаса из окна. И что он имел в виду, когда кричал, что не может этого сделать? Что именно? Оставаться в ней? О чем он говорил?

Ах, не все ли равно?

Но тут он перестал вздрагивать и трястись и зачем-то навис над ней. Дыхание становилось не таким тяжелым, но глаза оставались закрытыми. И он по-прежнему молчал. Молчал и не шевелился.

И тогда Мегги сказала громко, прямо ему в лицо:

— Ты не должен был этого делать. Так не правильно и нечестно. Сначала едва не убил, а потом просто оставил, как ненужную тряпку! И за это я тебя убью!

Глава 15

Томас никак не мог сосредоточиться. Собраться с мыслями. Он сумел отстраниться от нее, заставить свое тело повиноваться и ненавидел себя за это.

Но тут Мегги вдруг подскочила и впилась зубами в его плечо, очевидно, надеясь, что высосет всю кровь.

Это мигом привело его в себя и вернуло к тоскливой действительности. Ему кое-как удалось выпрямиться.

— Господи, — пробормотал он, недоверчиво моргнув, — ты укусила меня.

— Да, потому что ты причинил мне боль.

— Так всегда бывает.

Она действительно укусила его. Он вышел из нее, но не по собственной вине. Просто так получилось. Дьявол, на какой-то момент ему стали безразличны и ее чувства, и этот чертов Джереми. Он всего лишь хотел наказать ее за все, что она с ним сделала.

Поэтому Томас снова набросился на нее и с силой вонзился в истерзанное лоно.

— Не смей, ты, ублюдок! — взвизгнула Мегги. — Поимей только наглость опять мучить меня!

Она внезапно содрогнулась.

Он почувствовал, как сжались ее потаенные мышцы, проник еще глубже, и само это ощущение сводило его с ума. Но на этот раз ярость угасла. Желание наказать, отомстить за то, что она сделала и чего не сделала, уступило место его собственной потребности, безумному исступлению, куда более могущественному, чем все остальные эмоции. Он снова проник в нее, боясь, что сердце вот-вот вырвется из груди.

— Я не хочу этого. Проклятие, я сейчас умру!

— Только не ты, мерзкий олух! Слезь с меня немедленно, провалиться бы тебе!

Но Томас рухнул на нее, придавив всем весом, и осыпал поцелуями. Один резкий рывок следовал за другим. Он пыхтел, отдувался, делая выпад за выпадом, едва не плача, потому что пребывал в чем-то вроде нирваны: ничего, кроме глубочайшего удовлетворения и всеобъемлющего желания поскорее уснуть и забыть все, что сделал с ней. Пропади все пропадом, и он и она. Но по крайней мере теперь никто не отнимет у него Мегги. К черту ее благородство! Он был груб. с ней. И сожалел, что сделал ей больно, но со временем ей придется усвоить, что она не имеет права судить его поступки. Что бы он ни сотворил, ее мнение ничего не значит.

Он вспомнил о роковой, изменившей всю его жизнь беседе между отцом и дочерью, которую подслушал в саду дома викария часа три спустя после того, как Мегги стала его женой. Женой, которую он хотел затащить за живую изгородь и целовать до умопомрачения. Но этому простому желанию не суждено было сбыться. Томас увидел ее отца и шагнул вперед, чтобы спросить, не встретил ли тот Мегги, но внезапно услышал ее хриплый, прерывистый голос.

— Я и вправду не хотела, чтобы он говорил со мной, папа. Но Джереми посчитал, что раз я вышла за Томаса, теперь он может обелить себя в моих глазах, поскольку я больше не люблю его, а он не желает выглядеть передо мной идиотом. Папа, Джереми — порядочный человек. Мне не следовало бы верить его дурацкому розыгрышу. Он сделал это ради того, чтобы убить мою любовь к себе, о Боже… так благородно… а я смеялась над ним, презирала…