Роковая дама треф - Арсеньева Елена

Графиня рассмеялась хрипло, дребезжаще, но через несколько мгновений смех ее стал обычным – беззаботным и веселым. Она явно успокоилась и напутствовала Ангелину почти дружески:

– Иди, Анжель. Хорошенько отдохни после нашего веселья, и пусть наутро тебе покажется, будто стеклянная стена, и три бабы с узлами, и маркиза, и Леппих, и – ха-ха! – воришка, который тебя услаждал… – все только сон. Сон, который нужно забыть поскорее! Иди же. Проводи ее до кареты, Фабьен!

Она почти вытолкала их из комнаты.

Фабьен пытался что-то сказать, объяснить – но словно утратил дар речи. Да и Ангелина ничего не понимала. Она перевела дух, лишь забравшись в карету и крикнув кучеру Филе погонять.

Позор, страх, стыд, раскаяние, полное непонимание происходящего давили, гнули ее долу. Хотелось одного: забиться в угол, зарыться в подушки, остаться одной… уснуть! Уснуть, как велела мадам Жизель, – и забыть. Все и впрямь забыть!

Ангелина знала, что не посмеет ослушаться графини, что ни слова никому не скажет. Слишком сильно было потрясено все ее существо открытиями нынешнего дня. Все они были страшными, все стоили одно другого, но самым ужасным оказалось осознание того, что все беды, обрушившиеся на Ангелину сегодня, являлись следствием давней, но неизбывной ненависти, которую мадам Жизель питала к ее матери – баронессе Марии Корф!

Женщины в семье Ангелины никогда не были особенно близки между собой, так уж повелось, а потому Ангелина о жизни своей матери во Франции знала еще меньше, чем княгиня Елизавета – о своей дочери, и знание это сводилось к следующему: баронесса Мария, обычная женщина, пусть и редкостная красавица, не отличающаяся особым умом, не испытывающая тяги ни к добру, ни ко злу, никакая не героиня трагедии по призванию духовному, все же оказалась вовлечена судьбою в потрясающую драму, изменившую жизнь целого государства: французскую революцию. Уж, наверное, сталкивалась она со множеством людей, появились, надо думать, у нее и враги – но что же произошло между нею и графиней де Лоран, если эта дама стала люто ненавидеть Марию, в то время как кузина графини, маркиза д’Антраге, оставалась к ней весьма расположена и даже принимала горячее участие в ее дочери? А впрочем… что, если участие маркизы и ее разглагольствования о дружбе с Марией Корф – всего лишь притворство? Что, если она только заманивала Ангелину в дом своей кузины, ловко, сладкими речами усыпив опасения князя и княгини? Такой оборот представлялся сейчас Ангелине вполне вероятным. О, после кошмарной мучительной ночи она и не в такое была готова поверить, столь круто изменилось со вчерашнего дня мирное течение ее жизни! Ворочаясь с боку на бок, комкая постель, беспрестанно переворачивая подушку, чтобы охладить пылающую, измученную голову, Ангелина искала ответа у бессонных звезд, глядевших в ее окно, поочередно сменяя одна другую, и смежила усталые глаза, лишь когда потускнели, поблекли перед рассветом и звездные очи. Сон ее был краток и тяжел, не дал никакого исцеления ни сердцу, ни уму – а лишь только усугубил маету Ангелины той мрачной картиною, какая ей привиделась.

Снилось ей, будто идет она по саду в Любавине, на волжском берегу, и обламывает с яблонь ветки, покрытые паутиною. Но чем больше обламывает, тем больше их становится; и вот уже все яблони в паутине, и она затянула все лицо и руки Ангелины, так что она шевельнуться не может, а может только видеть, что и вместо распущенных волос на ее плечи спускаются длинные нити паутины…

Одним рывком вырвалась Ангелина из тенет – а разом и из сна своего, – и пребольно при этом ударившись коленями, ибо в том рывке слетела с кровати на пол.

Полуденное солнце засматривало в окошко, так что ничего удивительного в пришествии кошмара не было: виданное ли дело – столько спать! Сон был столь страшен, что Ангелина даже не стала его разгадывать, всецело отнеся к событиям минувшего дня. Потом кликнула девушку, велела подать умыться и заварить кофею, чтобы прогнать остатки сна, после чего уселась под окошко, невидящими глазами глядя на пышный сад с затейливо построенными флигелями (их князь иногда сдавал внаем; скажем, совсем недавно дед переселил туда двух преподавателей Московского университета, профессоров: математика Перелогова и словесника Черепанова, которые, вскоре по приезде из Москвы, вконец обнищали, жили из милости у сердобольных нижегородских учителей и даже сами носили себе воду с Волги в ведрах на палке – по вечерам, под покровом темноты. Князь Измайлов, прознав сие, принял на себя все заботы об ученых, и те уж который день отъедались и отсыпались, Ангелина их только разок и видела, при первом знакомстве; частенько квартировали в измайловских флигелях и мимоезжие военные: вот и сейчас какой-то гусар торопливо гнал золотисто-рыжего коня к барскому дому) и думая бесконечную, вчерашнюю думу: что же делать?

Вся беда случилась оттого, что Ангелина сболтнула о «трех бабах», говорящих про лодку-самолетку. И хоть не назовешь обыденным явлением переодевание сразу трех мужчин в женскую одежду, все-таки суть была в предмете их разговора, а никак ни в чем ином. Выходило по их, что лодка-самолетка – это и впрямь нечто вроде ковра-самолета. Ну и что? Каков с нее прок, даже если допустить, что сие – правда, а не болезненный бред? Ну, в цирке можно такое чудо показывать вместе с женщиной без костей, глотателем шпаг и огня и человеком, без вреда для себя лежащим на остриях ножей… Что же, Франции с Россией из-за цирковых чудес соперничать? Наполеону бесноваться из-за изобретателя забавных проделок? Нет, все не так просто. Для чего-то же нужна эта лодка-самолетка, ведь нужна же! Если в нее садятся люди, как рассказывал Ламираль, стало быть, она может поднять и груз и перелететь с этим грузом, куда надобно… скажем, бочки с горючей смолою опрокинуть над позициями французов… нет, это слишком уж седая древность, времен Олеговых походов, – скорее какие-нибудь разрывные снаряды… Ангелина сидела, расширенными глазами глядя в стену, и не знала, то ли смеяться над собой, над дурацкими измышлениями женского ума, то ли ужасаться этим догадкам: да неужто возможно сие? Что ж, нынче не старая пора, а великие умы не перевелись, науку, чай, двинули вперед… Нет, от всего этого свихнуться нетрудно! Надобно как можно скорее посоветоваться со сведущим человеком.

Подхватилась, ринувшись к бабушкиным комнатам, да вовремя вспомнила, что княгине Елизавете второй день неможется – она простывши лежит, не следует ее беспокоить, да и едва ли женщина может быть в сем деле подсказчицею. Лучше уж деда невзначай на разговор навести. Но, уже схватившись за ручку двери его кабинета, Ангелина с досадою замедлилась: до нее донесся азартный голос князя: