Страшное гадание - Арсеньева Елена

Марина не знала. Она знала одно: прежде чем идти говорить с Десмондом, ей нужно снова увидеть Хьюго и спросить… Может быть, он откажется отвечать, но ничего: она прочтет ответ в его черных распутных глазах!

Что-то смутно забелело впереди. Павильон. Вот и хорошо. Можно было, конечно, блуждать до утра в его поисках, но Марина почему-то не сомневалась, что найдет его сразу. И хоть павильон производил впечатление пустого и покинутого, Марина точно так же не сомневалась: она найдет на что там посмотреть.

Так и произошло. Едва дыша, по чуточке Марина приотворяла дверь, опасаясь, что внезапно ворвавшийся порыв ветра спугнет Хьюго и его… ну, с кем бы он там ни находился.

Зря старалась! Их не спугнул бы и ураган, этих мужчину и женщину, которые бились на развороченной постели. Изголовье кровати находилось у стены, так что Марина в свете наполовину оплывших свечей видела только ноги любовников.

Белые, согнутые в коленях – необычайно изящные и миниатюрные – были женские. Мужчина, накрывший ее своим телом, казался огромен и звероподобен по сравнению с этой белизной и хрупкостью. Марина узнала волосатую, черную спину Хьюго, и ее пронизала дрожь такого отвращения, что тошнота подкатила к горлу. Итак, Хьюго дождался… но Марина еще не знала кого.

Хьюго быстро двигался, все сильнее вдавливая женщину в постель, и его шумное дыхание наполняло павильон. Вдруг он с хрипом привскочил на колени, замер, тяжело содрогаясь и испуская резкие, короткие стоны. Однако, верно, женщине этого показалось мало, потому что она издала недовольный крик и с силой вцепилась в ягодицы Хьюго тонкими белыми руками. Ногти впились в кожу, оставив кровавые полосы, и это подействовало на Хьюго как удар хлыста. Он вскрикнул, содрогнулся и так принялся мощно биться своим телом о тело женщины, что кровать заходила ходуном, заскрипела… чудилось, она сейчас развалится на мелкие части, однако в сей миг Хьюго достиг своей цели: женщина пронзительно взвизгнула, забила ногами по постели – и замерла в изнеможении. Руки ее расслабились и удовлетворенно обхватили спину обессиленного любовника. Что-то блеснуло на пальце… и Марина наконец узнала то, зачем пришла сюда.

Она сделала шаг назад, потом еще шаг, осторожно прикрыла дверь – и прянула во тьму, ничего не видя перед собой, кроме фамильного кольца Макколов, которое сверкало на тонком, изящном пальце. Именно вокруг этого пальца ее и обвели… обвела Джессика.

Джессика… Так вот кто любовница Хьюго! Вот кто измыслил интригу! Можно не сомневаться, что она давно чуяла нечто странное в отношениях Десмонда и его «русской кузины». Пожалуй, ей тоже Глэдис сообщила об отставке, которую получила Агнесс, и Джессика решила бросить соперницу в такую грязь, от которой той в глазах Десмонда вовеки не отмыться.

Но какова Глэдис! Неужто всю эту сцену жалости и сочувствия она разыграла по указке Джессики? И ловко подсунула в нужную минуту письмо?.. Неужто все это время она служила Джессике? Наушничала для нее? Ну что же, за что-то ведь она получила от мисс Ричардсон награду в виде хорошеньких туфелек – правда, изрядно поношенных да еще и со скошенным каблучком, но все же…

Марина нахмурилась. Какая-то мысль мелькнула в голове, что-то об этих туфельках… нет, пролетела – уж не догнать. Да и при чем тут туфли, при чем тут Глэдис? Она – служанка, вот и служила той, которая, так или иначе, скоро станет леди Маккол, а значит, весь замок будет ей принадлежать.

Получается, Джессика тогда говорила о себе: о том, что надо полюбить Маккол-кастл превыше всего и ради обладания им смирить свое сердце, затворить его для любви и счастья. Лишь бы стать леди Маккол! О нет, она не любит Десмонда. Те слова о любви, которые так ранили Марину, были неискренни. Но не зря они показались Марине так чудовищно схожими с ее собственными: расчетливый, ледяной ум Джессики очень точно представил себе, что может сказать своему возлюбленному Марина, – и облек ее чувства в оболочку слов. Ну, тогда получается, что Джессика успела очень хорошо узнать Марину. А может быть, все дело в том, что они чем-то внутренне близки – недаром их так тянуло друг к другу, недаром между ними зародилось нечто напоминающее дружбу… если и эта «дружба» не была так же подстроена Джессикой, как ее «любовь» к Десмонду.

Вот именно, какая там любовь? Oна уже любила однажды – и потеряла этого человека. Десмонд в ее глазах лишь бледное подобие Алистера. Зачем ей любить Десмонда? Этот племенной жеребец Хьюго в любую минуту готов удовлетворить ее пыл… похоже, под ледяной оболочкой мисс Ричардсон скрывается весьма страстная натура. Вон как она била ногами и визжала – ну какая там леди, просто девка, нашедшая мужика по себе. Так же вот и Агнесс вопила и кричала, когда ее обрабатывал Хьюго. Интересно бы знать, давно ли Джессика спит с Хьюго?

Агнесс… Марина зажмурилась, вспоминая. Почему вдруг пришла на ум Агнесс? Не только же из-за той сцены в конюшне? Агнесс что-то сказала тогда… среди всех ее злобных, отвратительно грубых слов было что-то… Да, она твердила: «Простите, миледи!» И потом: «Я думала, что это… леди Урсула».

Черта с два! Она думала, что это леди Джессика, вот что она думала! И смертельно испугалась, что ее шашни с Хьюго станут известны этой даме, которая, судя по всему, накрепко держала дом в своей изящной железной ручке… с бриллиантовым кольцом на пальце. И скоро Десмонд окажется стиснутым смертельной же хваткой!

Этого нельзя допустить. Десмонд должен узнать…

Марина вдруг поняла, что не бежит, а плетется, мотаясь по тропинке, как пьяница. Она оглянулась. Господи, да павильон же еще совсем рядом, она и десяти шагов от него не сделала! Рванулась вперед, заставляя закоченевшие ноги двигаться, и со всего маху ударилась обо что-то всем телом. Наверное, об дерево.

Марина со стоном сползла по стволу, понимая, что, если упадет, уже не встанет, но в эту минуту «дерево» вдруг подхватило ее своими «ветками» и голосом, подобным шуму ледяного январского ветра в вершинах елей, произнесло:

– Крепко же он вас отделал, сударыня! Вижу, еле тащитесь!

Десмонд!

Повиснув в его руках, Марина, не веря глазам, смотрела в лицо, казавшееся при свете звезд бледным пятном. Впрочем, даже и в кромешной тьме, даже и с завязанными глазами она различила бы выражение жгучего презрения на этом лице.

– Десмонд… – слабо выдохнула она. – Ты здесь!

– Я вернулся, – сказал он. – Почему-то, когда я пришел к себе, мне показалось, будто все это было лишь страшным видением. Я подумал, что стал жертвой какого-то наваждения, что этого не могло быть и не было!

– Не было… – шевельнула губами Марина, но едва ли Десмонд услышал хоть звук – она и сама-то себя не слышала.